Кумир читающей юности Берви-Флеровский пришел к мысли, что успех революции можно обеспечить только од­ним путем — созданием новой религии. Он пытался создать религию равенства и звал молодежь стать ее апостолами. Нужно, чтобы убывающие ее ряды пополнялись все новыми верующими, которые, подобно первым христианам, горели бы возрастающим энтузиазмом.

К тому же Иисус был не только коммунист, но и анархист, «мститель бедных против могущественных». Его учение унич­тожает государство со всеми магистратами, учреждениями, законами. Это уже Николай Соколов, поклонник Прудона, подполковник-бунтарь из Генштаба, для которого Царство Божие — господство нищих. Как сильно он подражает в сво­их «Отщепенцах» древним проповедникам: «Горе вам, деспо­ты и угнетатели народов. Ваш час пробил. Народ помнит о ваших грехах, и скоро наступят ваши мучения, ваша боль и ваша смерть: все сожгут в революционном огне, потому — велика сила ненависти революционного народа, который будет вас судить. Социальная революция приближается. Вавилон падет. Близится час страшного суда. О, беспощад­ная революция!..»

Трудно в России идти против Царя. Почти невозможно: Помазанник Божий! И потому надо спешить, надо выдумать другую религию — без Бога и святых; религию — против Царя и правительства. Составить катехизис и молитвы. И твер­дить их, твердить — денно и нощно. Пока.

Пока не взорвется Кибальчичева бомба, перед которой померкнет образ Помазанника.

Но вот на что не обратили внимания, вот чем пренебрегли: сущий от земли и говорит, как сущий от земли, а Приходя­щий с небес, что видел, о том и свидетельствует. Просто, со­всем просто. Громогласные пророки революции говорили лишь о земном, о торопливо-суетном мирском переустрой­стве. Эта мысль, истолкованная блаженным Феофилактом, пронзит Тигрыча. Не сейчас, а позже, гораздо позже.

Пока надо просто сыпать в ванну рассыпающиеся куски льда.

— И моя тут капля меда есть! И моя! — кричит в дыму Кибальчич.

«Какой мед? Так едко, горько.»

— Это образуется нитроглицерин. Жидкость дымится от самонагревания. — Николай склоняется над сосудом и вдруг, побледнев еще сильнее, шарахается от ванны.

— Что? Что случилось? — вцепляется в его руку Лев.

— Назад! Слишком много капель. Может случиться взрыв!

Отравленная испарениями Якимова сползает по стене: об­морок. Тигрыч с Ширяевым подхватывают ее, почти бегом несут к дверям. Кибальчич пятится, не сводя глаз со страшно­го сосуда: сейчас, через секунду, вздыбится все, полыхнет.

Но взрыва нет. Ни через минуту, ни через пять. Испуган­ные, с почерневшими вдруг лицами наблюдают они из пере­дней, как слабеет бьющая струя, стихает бульканье, рассеи­вается дым, поднимаясь желтеющим облаком к потолку.

Откашливаясь, разгоняя марево руками, Кибальчич рывком распахивает форточки. Ядовитые пары струятся из окон. Тихо­мирова подташнивает, и он не понимает, почему никто до сих пор не заметил дыма—ни прохожие, ни дворник, ни городовой.

— Квартиру Михайлов верно выбрал. Почти все окна — на пустырь, — словно бы отвечает ему Кибальчич. — Вот и не видят.

Потом, тихо ступая, вошла Катя, разглядевшая бьющие из форточек пары; с тревогой кинулась к Тигрычу. Следом по­явились Перовская с Желябовым. Очнулась повеселевшая Якимова. И всем захотелось есть. Кибальчич сам вызвался принести что-нибудь из ближайшей лавки. Пропадал он дол­го. И принес — целую корзину красной смородины, разумеет­ся, истратив все выданные на съестное деньги. Хохотали все.

— Смородина! Ой, не могу.. — заходилась в смехе Катюша.

— Нам бы окорока тамбовского. А он. — гремел Желябов.

А Кибальчич был доволен. Набив рот ягодой, не обращая

внимания на стекающий по бороде сок, он тянул Тигрыча с Желябовым к дощатому столу, где в ящике лежала спираль Румкорфа, рядом гальваническая батарея, тут же цилиндри­ческие корпуса мин — медные, длиной в полтора аршина.

— Важно, крайне важно, — наседал на Андрея, — чтобы швы легли плотно, герметически, понимаешь? Иначе нитро­глицерин будет просачиваться, и убойная сила погаснет.

— Ясно, — кивнул Желябов.

— Ясно ему.. — почему-то обиделся Кибальчич. — Нуж­но, чтоб после сказали: мина так сложена, что лучше ее не отделал бы офицер артиллерийской академии. Осознал?

— Уж лучше бы не говорили. — усмехнулся Тихомиров; рожденные удушливым дымом непрошеные, обморочные тре­воги рассеялись, и он снова был спокоен.

— А вот и нет! Это, братцы, наука. Поймите, мне удалось изрядно увеличить взрывную силу динамита, — почти вос­торженно крикнул Кибальчич. — Что у Нобиля — всего-то 25 процентов нитроглицерина. А у меня. Я рисковал, но до­вел его содержание до 75 процентов! Вдумайтесь: создано ве­щество в несколько раз сильнее заграничного динамита, в двадцать раз мощнее артиллерийского пороха. Каково?

Черный динамит в жестяных банках из-под конфет разно­сили по другим подпольным квартирам — на Лиговку, Не­вский, в Саперный переулок, на Тележную, Малую Садо­вую: если раскроют одну явку, то взрывчатка сохранится в других.

Шли, смеялись, что-то шептали на ушко милым спутни- цам-радикалкам, изящно поигрывая яркими баночками, под крышками которых невидимо подрагивала пахучая студени­стая смесь, пока не начиненная отравленными шариками.

Тигрыч был влюблен. И какое же счастье, что это не лю­бовь-борьба, а просто — любовь. Сердце перегоняло звон­кие, словно бы о чем-то поющие потоки крови, и он востор­женными мгновениями вдруг понимал это незнакомое преж­де пение, еще сильнее вращались его серые глаза, упруго не­сли не устающие ноги, и идеолог страшной для правитель­ства организации в тяжелом пальто (от корректур, свернутых прокламаций и нелегальных газет) легко взлетал на второй этаж, где в полутемной передней его обнимала Катя. Удиви­тельно, что квартиру Катюша снимала вместе с Перовской. Барышни жили вместе, жили дружно, пока не появился Же­лябов. Теперь Соня пропадала у него. И это тоже было кста­ти. Иной раз, правда, Тихомирову под руку попадались ка­кие-то мелкие вещи Перовской, неподвластно вздрагивала душа, но Катя, все замечающая, решительно и быстро уст­ранила и это препятствие.

Жаль, что провалилось дело в Херсоне. Подкоп и пролом стены в казначействе удался — вор Клим и вправду понимал толк в подобных предприятиях. Революционеры взяли в ту ночь более полутора миллионов рублей — огромная сумма! Но сохранить смогли только 16 тысяч. Все остальное поли­ция раскопала в тайнике под деревней Алешки.

Жаль? Мысль путалась. Конечно, деньги намечалось упот­ребить для устройства побегов попавших на каторгу товари­щей. И главное — для покупки заграничного динамита. Од­нако кража оставалась кражей, как ни крути. Что бы сказа­ли мама, отец, о которых Тигрыч старался не думать, но о которых непременно вспоминал почему-то именно в такие минуты. И тотчас же всплывал из суетной мути лучезарный лик Святителя Митрофана Воронежского; какое-то стран­ное беспокойство охватывало Льва: где образок? в какой ра- дикальской квартире он забыл его? найти бы. Найти? Но — зачем?