Во-первых, поздней осенью и зимой рано темнеет, во- вторых, пораньше с работы не сбежишь, не та служба. Ему даже смешно себе представить, как вот он подойдет, ска­жем, за час до окончания рабочего дня, и как какой-нибудь бухгалтер «отпросится» у начальства. Дескать, надо в поли­клинику или дочку из детсада забрать, жена не может, у нее парикмахерская, или еще что-нибудь, вроде того, что ему надо на концерт или в театр пораньше, надо домой, надо в магазины или на тренировку...

И такая это хреноватая служба, что себе не принад­лежишь.

И такая это замечательная работа, что понимаешь, для чего на этой земле небо коптишь, хлеб жуешь, для чего живешь.

Для того, чтобы другие люди как раз и могли жить нор­мально — ходить в театры, на концерты и не бояться, что по дороге домой их ограбят; бегать на тренировки, не ду­мая о том, что в это время какие-то отморозки перевернут верх дном твою квартиру; навещать с женой тещу, пока дочь сама возвращается из детсадика, и не бояться, что на нее нападут подонки-насильники.

Очистить родной город хотя бы от уличной преступнос­ти — воров, грабителей, разбойников, насильников, хули­ганов — в этом и есть смысл жизни и счастье.

В последнее время Михаил задумывался и о том, что хо­рошо бы очистить город и от взяточников, коррупционе­ров, мастеров хозяйственных преступлений и банковских афер. Но понимал, что каждый должен заниматься своим делом.

У него вот неплохо получилось «жуликов» ловить, тех, кто совершил преступления против личности. Такая вот у него специализация образовалась. Вот и ладно — он бу­дет делать свое дело, а его товарищи свое. И все будет хо­рошо.

Он шел пешком домой из облпрокуратуры и размышлял и о смысле жизни, и о будущем. Вот дочь рисует неплохо, может, и образуется со временем из нее художница. И о деле, которым занимался перед самым уходом с работы, думал. Дел-то у него в производстве, как и у каждого «важняка», навалом. Но это его главное дело.

Убийство явно совершено группой людей, вооружен­ных холодным оружием. Убили с особой жестокостью. Вроде бы, его опыт показывал — так убивают предателей, членов банды, совершивших позорящий уголовника за­конного поступок. Когда идут на «мокрое дело» ради нажи­вы, нет смысла убивать с таким количеством ножевых ранений. Страшные гематомы, покрывавшие тело уби­того, тоже говорили за то, что убивали в состоянии аффек­та, ненависти, страшной злобы, пинали даже ногами. Ну, экспертиза обозначит как удары тупыми предметами. Но скорее всего — ногами. Били и били по уже мертвому телу.

И, что интересно, следы старательно оставлены так, чтобы было впечатление, что орудовал один человек.

Ну, да это, как говорится, семечки для опытного крими­налиста. Пал Палыч, эксперт-криминалист облпрокуратуры, первым, кажется, предположил:

— Убивала банда. А старались изобразить, что убивал один.

* * *

Дома уже ждала Валентина. Вкусный, чуть сладковатый запах картошки, жареной на сковороде с вареной колбасой и репчатым лучком на подсолнечном масле, ударил в нозд­ри уже в прихожей, сразу, как открыл дверь.

Да некогда принюхиваться было. Теплый, пушистый, ласковый клубочек с разбегу уперся в ноги. Он поднял теп­лое тельце дочери, поцеловал в зажмуренное от восторга личико.

— У нас все в порядке?

— У нас все в порядке! — торжественно заверила дочь, глядя на лицо отца распахнутыми от счастья глазами.

— Ни с кем в садике не ссорилась?

— В меня Васька Корнеев влюбился.

—Так уж и влюбился? Признался, что ли?

— Нет, еще не признался, а когда гуляли во дворе с Ма­рией Павловной и с группой, он меня толкнул.

— И ты сделала вывод, что он влюблен?

— Конечно, папуля, он же только меня толкнул.

— Нам бы, следователям, вашу логику, мы бы все пре­ступления давно пораскрывали.

Дочь почувствовала — как всегда сразу — усталость и напряжение отца, спросила, жалостливо заглядывая в его глаза:

— Не получается?

— Не получается пока, доченька. Но обязательно полу­чится.

— Ты только не опускай руки, — посоветовала дочь. — У меня так тоже один раз было. Мы из разных кусочков кар­тину собирали. Ну, у каждого такая гора кусочков, на каж­дом кусочке картона нарисована какая-то часть картины, надо собрать это вместе, и тогда выйдет целое.

— Очень похоже...

—Так вот, у меня то ноги никак не присобачивались, то глаза не подходили. Я спешила, чтоб первой собрать, и чем больше спешила, тем больше путаницы у меня выходило, чудище какое-то. А как успокоилась и не стала думать, чтоб скорее, а просто стала искать, чтоб сходилось, все и вышло. Ты, главное, папуля, не спеши.

— Эх, дочушка, меня тоже сроки поджимают. Но мысль ясна. Не буду спешить, обещаю тебе.

—А играть в прятки мы сегодня будем?

— Никаких игр, — раздался из кухни голос Валенти­ны, — руки мыть и к столу, борщ стынет.

— Мы только разочек.

— Никаких разочков. Оставь отца в покое, он устал.

— Давай так, я пока мою руки, ты прячешься, я тебя бы­стро нахожу и иду обедать. Идет?

— Идет. Только ты не спеши. Понял?

— Понял, понял.

За шесть лет жизни дочери он давно изучил все места, где она могла спрятаться в их скромной однокомнатной квартирке, так что, помыв руки, несколько секунд делал вид, что не знает, где искать, спрашивал:

— И кто бы мне подсказал где искать? Ну, не знаю я...

Из-под дивана, самого для него труднодоступного мес­та, раздавался сдавленный довольный смех.

— В шкафу нет, в комоде нет...

Смех усилился...

— За шторой нет... В вазе с цветами нет...

Смех уже трудно было удержать. Можно себе предста­вить, какое впечатление об умственных способностях отца будет у ребенка после таких игр, зато сколько удоволь­ствия...

— Ну, разве что под диваном... Эх, не стариковское это дело под диваны лазать...

— А-а-а-а-а-а-а-а-а...

— Если вы сейчас же не явитесь на кухню, я не знаю, что с вами сделаю, — в дверях, упершись одной рукой в бок а в другой держа ложку для жарки на длинной ручке, стояла Валентина. И на губах ее цвела совсем не сердитая улыбка.

После завтрака жена, быстро помыв посуду и убрав на кухне, ушла в ванную комнату мыть дочери голову, а Миха­ил разложил на круглом кухонном столе, на полу свои бу­маги, схемы, вычерченные графики преступлений, совер­шенных за последние два года, маршруты возможного пе­редвижения банды по стране, и ломал голову, за что ухватиться.

Итак, что мы имеем? Кордин убит. Лебедев, раненый, обгорелый, пока давать показания не может. Глаза полубе­зумные, черными губами что-то шепчет, дрожит. Сильное сотрясение мозга. Видимо, в результате ударов по голове. Словом, врачи обещают, что жить будет, но показания пока дать не может. Тем более ничего не может рассказать об обстоятельствах нападения, о внешности грабителей и убийц.