Для него это удар. Тоже удар и, возможно, сильнее и больнее, чем для меня. Родители, люди, которые должны желать счастья своему ребенку, его не поддержали. Но стоит ли удивляться этому? Мы врали. С самого начала мы им врали и скрывали правду. 

– Ты поняла меня, Настя?! – шепчет Илья, покрывая торопливыми поцелуями мое лицо, пока у меня без остановки катятся слезы.

– Хорошо.

– Точно?! Настя, умоляю, не натвори глупостей! – морщится Сокольский, словно уже успел залезть мне в голову и узнать мой глупый план самопожертвования.

– Точно, – всхлипываю и обхватываю его ладони своими, – я жду-жду, ладно, – улыбаюсь сквозь слезы, беря себя в руки. Проводя ладошкой по щеке мужчины и целуя в любимые горячие губы. Последний раз. Вдыхаю,  силясь как можно крепче запомнить его запах, его парфюм, ощущение его рук на своих щеках. 

Отстраняюсь, понимая, что это конец. Совершенно точно конец.

– Жди. Я только поговорю с отцом мы, сразу уедем! Дождись меня, Настя! – повторяет раз за разом, словно чувствует, что что-то не так.

– Жду, – вру и глазом не моргнув. Безбожно и нагло вру. 

Кинув еще один предостерегающий от глупостей взгляд, Илья вздохнул, срывая последний поцелуй, и торопливо понесся обратно в гостиную. Тогда как я смотрю ему вслед, чувствуя, как дыра в груди разрастается все шире и шире. 

Остаться? Не могу. Не хочу винить себя и чувствовать стеной, что отгородит Сокольского от семьи. 

Эгоистично? Возможно. Но мне тоже нелегко. Мне больно так, словно всю душу наизнанку вывернули и поплясали на сердце.

– Настя, – слышу позади, и оборачиваюсь.

– Леша?

– Увез Инну, думаю, вернусь. Сокольский в таком состоянии, что за руль его опасно пускать. Подкину вас до аэропорта, – подходит ко мне мужчина и сочувственно улыбается. – Как ты?

– Меня, – перебиваю, игнорируя вопрос и сжимаю губы до боли, чтобы не выдать позорный всхлип.

– Что? – растерянно смотрит  на меня муж Инны.

– Отвези меня в аэропорт.

– А как же…

– Ему будет лучше без меня, Леш! Я не хочу, чтобы Илья делал выбор между мной и своими родным. Это неправильно, – оправдываюсь торопливо, глотая слезы. – Так быть не должно. Нельзя ставить чужого человека выше семьи, Леш...

– Настя, это глупо! – машет головой, зло поджимая губы, парень. – Думаешь, тем, что ты пожертвуешь вашими чувствами, ему лучше, что ли, станет?! Ты же просто растопчешь Сокольского! Ты представить себе не можешь, какой для него это будет удар! Не глупи! Нет, – машет головой, – иди собирай чемоданы, и, как только Илюха выйдет, вы уедете оба. Спокойно поговорите. Решите. Родители не будут злиться вечно, Настя!

– Леша, пожалуйста! – хватаю за рукав рубашки мужчину, – сейчас просто увези меня в аэропорт! Я… я хочу уехать. Мне надо уехать! 

– Ты сама не понимаешь, что творишь...

– Понимаю. Все понимаю! – всхлипываю, – но я росла без семьи, Леш. И я не могу позволить, чтобы из-за меня семью потерял Илья.

– Глупо, Настя. Очень глупо! – смотрит на меня исподлобья мужчина и  долгие пару минут молчит. Поджимает губы и раздумывает. А у меня сердце замирает в ожидании. Пока, наконец-то, я не слышу:

– Собирайся, – обреченным голосом на выдохе.

– Спасибо…

– Подумай еще раз, Настя. Стоит ли мучить и себя, и Илюху?

Это не мучение. Я откажусь, а он примет. Уверена. Переживет. Забудет. Но зато у него останется семья и бизнес. А у меня… а впрочем, неважно, что у меня.

– Жду в машине.

– Хорошо.

Собирая всю силу воли в кулак, спешу в спальню. Но не паковать вещи. Нет. Совсем. Из моего здесь только пижама и пара-тройка футболок. 

Остальной гардероб не мой, и мне никогда не будет принадлежать. Не стать мне дамой из высшего общества. Не того я покроя и выучки. Так только что мне и сказала Эмма. 

В небольшую дорожную сумку скидываю свои скромные пожитки и, уже почти выйдя из спальни, вспоминаю про чек. Новый. Который пару дней назад мне вручил Илья. 

Не мешкая ни секунды, нашарив бумажку в сумке, бросаю всего один, мимолетный взгляд на ровные раскосые буквы, что писал своей рукой Илья, и, пока не передумала, оставляю бумажку на кофейном столике. Вместе с дорогим обручальным кольцом, которое за этот уикенд стало неотъемлемой частью меня.

Еще пару минут трачу на переодевание из платья в джинсы и на письмо. Емкое, короткое, всего в пару строчек:

"Так будет лучше для всех.

Твоя Настя!"

И, не мешкая более ни секунды, притворяю за собой дверь и торопливо выбегаю из дома. 

В аэропорт. 

Домой.

Пробила полночь, Золушка. Карета превратилась в тыкву, а ты из леди высшего общества в простую секретаршу Настю. Только теперь с дырой в груди и бездной отчаяния в сердце.

Но так правильно. Правильно для него…

Всю дорогу до аэропорта, как дура, реву, со злостью стирая со щек мокрые дорожки от слез. Сердце болит. Душа ноет. Все внутри переворачивается, стоит только подумать, что это все. Конец. А потом представить реакцию Ильи. Моего Ильи, когда она поймет, что я сбежала. Позорно, трусливо и глупо сбежала, несмотря на его просьбы и уверения, что все будет хорошо и он во всем разберется.

Не будет. Ничего не будет хорошо.

Как оказываюсь в аэропорту и покупаю билет на самолет, не помню. Помню только лавину голосов, что сметает, и что рыдала в трубку, звоня Ксюше и прося скинуть деньги на билет. Взять деньги у Леши я отказалась напрочь. Если рвать связи с Сокольским и его семьей, так окончательно и до основания. Уходить так, чтобы не оставить за собой никаких следов. А дома у меня есть небольшие накопления, которые откладывались как святое и неприкосновенное “нз” на так называемый черный день. И, видимо, этот день настал.

– Ты уверена, Загорская?! – в сотый раз переспрашивает Ксю и режет этим по больному.

– Да-да-да, скинь мне их. Умоляю Ксю. Я… хочу домой… – шепчу, до крови кусая губы и прижимая ладошку к сердцу, словно желая замедлить его галоп. – Все, наотдыхалась. Хватит.

– Что случилось? Настя, он тебя обидел? Ты только скажи, я…

– Нет, Ксю. Совсем нет. Наоборот. Он влюбился…

– А ты?

– И я, – признаю скрепя сердце.

– И поэтому ты, дурная, сейчас убегаешь, что ли? 

– Нет. Потому что у нас ничего не получится. Да как вы все не поймете-то, а? – шепчу, срываясь на рыдания,  мельтеша по огромному зданию аэропорта взад-вперед, – не получится. И все, точка. Ему нужна другая.