– Так значит, вы соврали? – спрашивает женщина, а все присутствующие в зале, как по мановению волшебной палочки, притихли. Даже гребаный оркестр перестал играть.

– Что происходит? – подходит ко мне Загорская, приобнимая с нескрываемым беспокойством в глазах. – Илья?

– То, что вас раскусили, дорогая, – улыбается Анжела, и я слышу вздох. – Вас и вашу игру.

– О чем ты говоришь, Анжела? – подходит мать с бокалом в руках и переводит взгляд с меня на Настю и обратно. – Илья, что здесь происходит?

– Так, все, достаточно, – пресекаю кудахтанье и буквально затыкаю рот Анжелы. – Пошли-ка поговорим, – вздыхаю, понимая, что теперь нет времени тянуть, и лучше я расскажу все сам, чем…

– О том, что ваша невестка и сын вас умело водили за нос, Эмма Константиновна! 

– Анжела! – рычу, бросая предостерегающий взгляд, но у той непрошибаемое спокойствие на лице. – Заканчивай. Мы сейчас выйдем и поговорим, – уже матери, крепче прижимая к себе за плечи Загорскую, которая притихла и, кажется, почуяла, что дело пахнет жареным.

Вот этого она боялась. Словно интуитивно догадывалась, что что-то сегодня вечером произойдет. И змея-бывшая не заставила себя ждать.

– Что значит «водили за нос»?! – игнорирует мои слова мать. – Договаривай, раз начала!

– То и значит, – складывает руки на груди Анжела. – Врали, лицемерили, играли, смеялись у вас за спиной над вашей глупостью.

– Ты что себе позволяешь, Анжелика? – появляется отец, а обстановка в зале накаляется все хлеще и хлеще. Толпа стоит и смотрит на разворачивающийся спектакль с нами в главной роли во все глаза, и это становится последней каплей. Меня они могут поливать грязью сколько угодно, но Настю не дам!

– Все. Пошли! – бросаю Загорской. – Мы уходим, – беру за руку и тащу за собой, но та упирается каблуками в пол и смотрит на меня красными глазами, мотая головой.

– Нет. Не уходим, – шепчет одними губами, останавливая. 

– Настя, идем.

– Мы сделаем только хуже.

– Да кому хуже-то? Загорская, я сказал: идем отсюда! – обхватываю ладонями красное от смущения или стыда личико любимой женщины и шепчу:

– Плевать на все это сборище, пойдем отсюда.

– Кто-нибудь объяснит, что за цирк вы тут устроили? – закипает отец, повышая голос. А я только и могу смотреть в красные глаза Насти и наблюдать, как стремительно она падает в омут собственных страхов. 

– Никаких родителей-бизнесменов у вашей невестки нет! – буквально орет Анжела, выступая на публику, объясняя, да так, чтобы услышали все. – Она простая детдомовская девчонка без имени и без роду, которая работает личной помощницей вашего сына на фирме, и она за деньги согласилась сыграть роль его невесты! А вот тот самый чек, – машет мобильником, пока вокруг проносятся шепотки и охи. – Бумажка, выписанная на весьма круглую сумму. Все эти отношения – игра! Весь этот якобы брак – фикция! А вас все это время умело водили за нос!

Дружное «ох» прокатилось по залу, а дальше лавина шепотков. Мать смотрит на меня глазами, полными ненависти, но это все ерунда. А вот когда горящий взгляд родной женщины буквально испепеляет Настю, которая прямо и открыто отвечает ей, внутри просыпается зверь. Злость накрывает с головой, и руки сжимаются в кулаки, а единственная мысль, что осталась биться в голове – разнесу к чертям всех, и пусть они только попробуют хоть слово сказать в сторону Загорской. Вот кто-кто, а она точно не виновата во всем этом спектакле. И меньше всех присутствующих здесь заслуживает вот таких презрительных, уничтожающих взглядов свысока.

– Вечер окончен, – говорю, глядя матери прямо в глаза. 

– Что ты себе позволяешь Илья?! 

– А ты, – тычу пальцем в притихшую и присмиревшую Анжелу, которая бледнеет буквально на глазах. – Лучше беги отсюда.

– Илья… – слышу вздох Насти за спиной.

– Сын! 

– Уничтожу, если еще хоть раз увижу...

Еще пять минут назад дом гудел от гостей, и парковка была сплошь уставлена дорогими тачками, а уже сейчас здесь, в огромной гостиной с богато сервированным столом остались только я и семья Сокольских: Сергей Денисович, Эмма Константиновна и Илья. Инна и Леша предпочли забрать ребенка и тоже уехать в город. Напоследок, сестренка Ильи, бросила на меня извиняющийся взгляд и сказала, что ей плевать на услышанное и с матерью она обязательно по этому поводу поговорит, когда Илья Сергеевич чуть поумерит свой пыл. Потому что сейчас он был настолько зол, что буквально рвал и метал. 

Пожалуй, таким я не видела его никогда. Совершенно. Вся та злость, что за два года работы он выливал на меня – детский лепет по сравнению с тем, как налились кровью его глаза и затряслись ладони, сжатые в кулаки, когда “на сцену” вышла Анжела. Которая, кстати, спешно пакует чемодан.

Я замираю у окна, обнимая себя за плечи, так как неожиданно становится холодно. На улице почти плюс тридцать, в доме кондиционеры поддерживаю комфортную температуру, но я мерзну. Меня трясет. И я не могу сказать, от чего. От того, что сказка вмиг рухнула, или от того, что я уже приняла решение, как поступлю… и это решение заставляет сердце болезненно сжиматься, словно в тисках. А глаза щиплет от замерших в них слез. Почему я все еще стою здесь? Почему я все еще медлю и не ухожу? Может, то, что я собираюсь сделать, глупо, но я не хочу ставить Илью перед выбором. Семья – это самое главное, что есть у человека в этой жизни. И какие бы они у Ильи не были, но они его родная кровь, а я… ну, кто я? Просто Настя. 

Я больше чем уверена, что Сокольский не оценит такого моего самопожертвования, но я не смогу… жить, зная, что из-за меня он поругался с отцом и матерью. А то, что они меня в качестве невестки никогда не примут, более чем понятно из разговора, который вот уже полчаса ведется на повышенных тонах.

– Ты понимаешь, что опозорил нас перед всей семей?! Перед партнерами и друзьями твоего отца?! Как ты мог сделать такую глупость, Илья! Притащить... – визжит Эмма, выдавая такие ноты, словно ногтем по стеклу, и морщится. – Притащить сюда свою секретут…

– Хватит! – перебивает ее Илья, не дав произнести очевидного.

“Секретутка” – именно так. Еще и тварь продажная, попросившая чек за свои услуги. Фу, противно. Чувствую себя шлюхой. Но ведь в их глазах именно такая я и есть. И сколько бы Илья не упирался, доказывая им обратное – это пятно уже не смыть.

Сердце ноет. Божечки, почему оно так ноет?

– Мне плевать, что все эти мнимые друзья думают, ясно? Мне до этих людей нет дела. Мне абсолютно по боку, что и о чем они подумают, мама. Но единственный раз! Единственный, когда я надеялся на вашу, мать ее, поддержку, ты первая же и отвернулась, – голос мужчины звенит от напряжения. Глаза уничтожают. Испепеляют. Сверкают праведным гневом, что даже смотреть на него со стороны становится не по себе.