Неужели такое может быть, чтобы закоренелый холостяк Илья Сокольский кого-то полюбил?

– Нет, – шепчу, отвечая на свой же вопрос. – Илья мне больно, – признаю и упираюсь ладошками в его плечи, чувствуя, как ноет сердце. – Для тебя это шутки, мимолетно, а мне… мне… 

– Мимолетно? – подскакивает на ноги Илья, снова сгребая в охапку. Не позволяя и шага сделать от него. Обхватывая ладонями лицо и заставляя смотреть в глаза. – Я никогда в жизни ни в чем так не был уверен, как в том, что я хочу тебя, Настя! Себе. На всю жизнь, Загорская! Люблю! –  рычит мужчина, отирая подушечками больших пальцев слезы, что катятся градом. – Я пытался. Честно пытался воевать с собой. Два года, что ты, такая неотразимая, мельтешила перед глазами и флиртовала с Вадиком. Гнал от себя ночами твой образ. Искал легкую замену. Но устал. 

Всхлип удержать не удается. А каждое его слово летит прямо в цель.

– Знаешь, когда я понял, что к Марго у меня никогда не было чувств? А если и были, то и на сотую долю не такие сильные, как к… тебе, – Илья наклоняется и легонько касается губами моих губ. Прижимает к себе что есть сил. – Я понял, когда ты вышла танцевать, Настя, – продолжает уже шепотом и закрывает глаза Илья, упираясь лбом в мой лоб. – Ты не представляешь, какой ты была тогда. Неотразимой. Удивительной. Потрясающей. И… – вздыхает, сжимая челюсти Илья. – Я пропал, Настя. Тогда я понял, что хочу не просто быть с тобой. А хочу семью. Настоящую семью, Загорская. Что не хочу ни на день отпускать. Ни на миг. Хочу… детей. С тобой. И просыпаться хочу с тобой. Как сегодня. На всю жизнь… – слова, слова, слова, их так много и чем дальше, тем больше слез. Только уже не от того, что больно, а от радости. От чувств, что переполняют. От эмоций, которые на пределе. 

И я просто реву. Глотаю слезы и реву. Позволяя Илье ловить губами слезинки, что катятся по щекам и целовать. Миллиметр за миллиметром. 

И хочется кричать. От радости. От счастья, что переполняет. Но я, только привстав на носочки и поймав его губы,  целую. Крепко-крепко и томительно нежно, вкладывая в это прикосновение всю свою любовь. Обнимаю за шею и не могу найти в себе силы оторваться хоть на секундочку от моего Ильи.

– Люблю, – шепчет мой мужчина, – больше жизни люблю. 

Чувствую, как сильные руки поднимают меня, отрывая от пола и уносят. Прочь с балкона в волнующую темноту спальни. Туда, где нам с ним и слов не надо. 

И, кажется, наши тела уже давно и упрямо тянулись друг другу, научившись общаться и без глупых разговоров. 

Домой к родителям Ильи мы возвращаемся почти с рассветом. Тихо, стараясь не шуметь и не нарушить сладкого сна обитателей виллы, пробираемся к себе в комнату и, уставшие, но безумно счастливые, падаем в кровать.

Вот только сон не идет. От слова совсем.

– Что? – шепчу и не могу найти в себе силы стереть довольную улыбку с лица. Мне кажется, я непозволительно ярко сияю для такого раннего утра.

– Ничего, – тихим грудным смехом смеется Илья, пробегая подушечками пальцев по рукам, собирая за собой стройные ряды мурашек.

– Тогда почему ты так на меня смотришь? – голос дрожит, собственно, как и все внутри от взгляда его пронзительных, черных, как сама бездна, глаз.

Мужчина, лежащий напротив меня, неопределенно пожимает плечами и тянет уголки губ в ухмылке. 

За окном еще только-только занимается рассвет, окрашивая бежевые мраморные стены спальни едва заметным сиянием. И мы, два безумца, вместо того, чтобы спать и набираться сил на следующий день, нежимся в объятиях друг друга в ворохе смятых шелковых покрывал, что приятно холодят, и просто смотрим друг на друга так, как будто видим впервые.

Его взгляд совершенно бесстыдно рассматривает мое лицо. Пылающие щеки. А рука пробирается в спутанных волосах и обхватывает за затылок, двигая к себе. Губы находят мои, целуя невесомо, словно крадя мой вздох.

– Твои упрямые губы, – шепчет мужчина, глядя, не отрываясь, – сводили с ума все два года. 

– Шутишь? – волнительно подскочило в груди сердечко. Тяну ладошку и пробегаю мальчиками по щекам Ильи, слегка укалываясь о легкую, темную щетину. 

– Ни капли, – перехватывает он мою ладошку и целует пальчики. Медленно, не сводя с меня своих глубоких глаз, поддернутых дымкой желания. Прикасается, целуя один пальчик за другим, заставляя нервно ерзать. – Ты, когда злишься, их поджимаешь, а когда глубоко задумаешься, кусаешь. Ужасно соблазнительное зрелище.

С каждым следующим словом в груди все сильнее разрастается тепло.

– Половину совещаний я пропустил мимо ушей.

– Если хочешь, я могу извиниться, – подмигиваю и тут же оказываюсь прижата к матрасу его сильным телом. Упираюсь ладошками в голую грудь. – Что значит это тату? – обвожу пальчиком потрясающе красивое крыло, наколотое явно высококласным мастером. – И это его ты набивал год назад?

– Свободу, – овершенно серьезно отвечают мне. – И как ты…

– Я тебя записывала на прием, – смеюсь в ответ на хмуро сдвинутые брови. – Ты удивишься, как много я о тебе знаю. Узнала.

– Зато я о тебе практически ничего не знал за все время работы, – задумчиво говорит мужчина, сдвигая черные брови к переносице еще сильней, от чего лоб прорезали хмурые морщины. – Я был мудаком, Настя.

– Думаешь? – спрашиваю с улыбкой, а саму волнение накрывает, и скрыть это мне не удается. Прикусываю губу и тяну руки, разглаживаю подушечкой большого пальца морщинки на его лбу.

– Знаю.

– Пожалуй, не могу не согласиться.

– Расскажи мне, какой я был для тебе, м-м-м… – тянет Илья, спускаясь с поцелуями к шее, ключице, прокладывая дорожку все ниже и ниже, подбираясь к груди. Желание, воспламеняющееся как по щелчку пальцев, тормозит только мысль, что  в этом доме мы не одни. Очень даже не одни. 

– Ну, нет, – смеюсь, – не прямо же сейчас! Илья… – выдыхаю возмущенно, нервно ерзая под ним. 

– Почему нет? – недоуменно смотрят на меня. – Чем сейчас не время?

– Во-первых, нам сегодня предстоит сложный день, а мы еще не спали.

– Ладно, весомо. А во-вторых? – вздыхает мужчина.

– Во-вторых, я голодна.

– Так мы утолим… – шепчет, хитро улыбаясь и пробираясь руками все выше, так, что мне приходится его остановить, перехватывая ладонь. 

– Не-а, другой голод, Сокольский! – смеюсь, – я хочу кушать.

– Серьезно? В четыре утра?

– Да. 

Выползаю из-под мужчины и накидываю на себя его рубашку, которая для меня практически как платье, до колен.

– Как думаешь, твои все спят? – бросаю взгляд на развалившегося и исследующего глазами мои ножки Илью. 

– М-м-м? Ты что-то спросила?

– Я говорю, сильно опасно гулять по вашей вилле в пять утра, полуголой, с гнездом на голове и опухшими губами?