как мое собственное тело кренится вбок, а ремень впивался в плечо. Запах горящей резины, холодный воздух дождя вперемешку с выхлопными газами обжигал легкие. Громкий гул клаксона грузовика оглушил нас. Петер смотрел вперед, мокрый асфальт блестел, словно масло. Из под шин вырывались капли во все стороны.

— Давай, давай, давай. — подгонял германца Богдан.

Внедорожник свернул на трамвайные пути. Колёса подскакивали на стыках железных, мокрых рельс, искры высекались из-под днища машины Турского. Петер свернул на встречную полосу, лавируя между гудящими автомобилями. Мы шли параллельно. Внедорожник мчал по путям, Петер по встречке. Турский свернул в тоннель. Петер за ним, через трамвайные пути. Меня затрясло, я вцепилась в сидение острыми ногтями. Отражение фар металось по мокрым стенам тоннеля, рёв двигателей ударялся в бетонные преграды. Оглушающий гул двигателей отдавался в грудной клетке, словно кто-то бил кулаком по рёбрам. Мои глаза слезились от яркого света фар, встречных автомобилей. Привкус железа на языке — я прикусила щеку, когда машину тряхнуло на выбоине. Внедорожник резко затормозил перед легковушкой. Глухой удар. Германец на мгновение потерял контроль. Руль забился в руках, как живой. Петер выкрикнул “Scheiße” (2). Германец не успел затормозить — бампер нашего автомобиля вмялся во внедорожник Турского, лобовое стекло покрылось паутинкой. Богдан ударился грудью о торпеду. Внедорожник объехал легковушку впереди и быстро увеличивал дистанцию. Петер переключил передачу, чуть сдал назад, выкрутил руль и снова, не сбавляя хода, продолжил погоню, сел на хвост Турскому.

Мы вылетели на мост. Ветер бил в бок машины, стальные тросы моста гудели, словно расстроенные струны. Внедорожник быстро перестраивался между машинами. Внезапный обгон, и мой живот сжался от падения в воздухе, когда наша машина на секунду оторвалась от асфальта. Гудки, крики, где-то далеко выла сирена “скорой”.

Турский резко свернул на гравий проселочной дороги. Глухой рёв двигателя — чёрный внедорожник мотылял по извилистой дороге, шины взрывали грязь, комья земли с мелкими камнями стучали по капоту нашей машины. Еще один поворот. Шины горят. Машину трясет.

Фары подсветили впереди высокие кованые ворота. Турский протаранил их на полной скорости. Металл заскрипел, створки упали, как подкошенные. Петер не отставал, следовал за внедорожником. Колёса подпрыгивали и срывались на скользкой мокрой земле, машину кинуло в бок.

Петер затормозил на ручнике. Машина пошла юзом и резко остановилась. Богдан стукнулся головой о стекло и откинулся от удара в кресло. Кровь стекала по его лбу, майор был без сознания. Глава секты выскочил из внедорожника, не глядя назад, на нас, побежал к особняку. Германец крикнул:

— Я с ним. Беги за Турским.

Я выскочила из автомобиля. Двери двухэтажного дома были отрыты. Я ринулась вперед, поскальзываясь на мокрой грязи. Дождь молотил по моим плечам, мое платье намокло и прилипло к груди и ногам. Я забежала в особняк, остановилась в мраморном холле и прислушалась. Шторы на окнах развевались от сквозняка, свит ветра и рокот надвигающейся грозы отдавались от стен. Мои шаги эхом разносились по мраморному полу.

Шелест плаща главы сектантов. Я услышала его где-то наверху. Подняла голову — витая мраморная лестница блестела в свете фар.

Шаги сектанта послышались над парадным входом, где-то надо мной. Я медленно ступила на лестницу.

Оглушительный звук. Выстрел. Я отлетаю назад всем телом. Падаю на пол. Ударяюсь темечком о мрамор.

"ВСТАВАЙ!"

Поднимаю голову, пытаюсь оглядеться, убираю спутавшиеся, мокрые волосы с глаз. Живот горит огнем.

"ПОДНИМАЙСЯ!"

Мое платье разорвано в клочья. Я прижимаю кровоточащую рану и пытаюсь подняться. Вижу Турского. Он стоит на последней ступени лестницы и перезаряжает дробовик.

Еще один выстрел, и я словно в замедленной съемке наблюдаю за тем, как мои ноги посекло дробью. Я рычу от бессилия, переворачиваюсь на бок и ползу вверх по лестнице, оставляя за собой кровавый след на белом камне ступеней. Турский направляет на меня раздвоенного дуло дробовика. Спускает курок. Хлопок. Картечь летит мне в лицо. Я ослепла. Я слышу крик Петера и собачий вой, где-то вдалеке. Или это я воплю от боли разорванными губами…

(1) Начало хорошее, все хорошее. (нем., пословица)

(2) Дерьмо (нем.)

Глава 30

— О Боже мой! — слабый голос Богдана раздался поодаль.

— Не переживай, дай ей время. — прохрипел Петер где-то над ухом. — Иди сюда, зайди. Смелее. Лучше поправь ее ногу, да, вот… вот так. — германец говорил отрывисто и так, словно ему что-то внутри рта мешало правильно произносить звуки.

— А ты? — спросил Иванов германца.

— Я справлюсь. — тяжело дыша ответил Петер. — Что там с ее головой, посмотри.

— На что смотреть? У нее же половины башки нет! — закричал на германца майор.

— Не ори, orpo.(1) — в голосе блондина послышался металл. Петер зашёлся кашлем, а потом сплюнул громко на пол. — Donnerwetter (2), как больно. Прямо в кишки мне дробью засадил, урод.

Я лежала на мокром полу, не в силах пошевелиться. В ушах, если они у меня остались, стоял звон вперемешку с высокочастотным визгом, но я уже чувствовала, как затягивается рана на животе. Мелкая дробь поглощалась, зарастала новой кожей и мышцами, углубляясь, уходила во внутрь тела. Нога, пульсирующая выше колена, напряглась, кожа будто натянулась от самого паха.

— Не стой как истукан, ты … Ты лучше помоги, подложи… подложи поближе к телу ее кости черепа.

Майор достал перчатки из кармана куртки и быстро натянул их.

— А ты… — Закашлялся вновь Петер. — Ты педант.

Майор ничего не ответил, пытаясь подавить глухие позывы к очищению желудка.

— Да… — германец тяжело дышала, — Да, вот так аккуратно, словно собираешь пазл. — пыхтел рядом со мной германец.

Майор не выдержал и убежал на улицу.

— Эй, orpo! Где часть затылка?

— Там… рядом с тобой… на полу… — между позывами ответил майор.

Петер пошевелился, рыская дрожащими пальцами по мрамору, громко застонал, потянул меня за шею вверх и подложил острый осколок кости под затылочную часть моей головы.

— Давай Анна, быстрее. — прошептал германец и рухнул мне на грудь. Я осязала кожей его сбивчивое, горячее дыхание.

Мое тело восстанавливалось, я провела ладонью по изрешеченному картечью платью и новой, чувствительность коже на животе, пошевелила ногой, согнула ее в колене. Ниже икры я все еще ничего не чувствовала, кроме сильного покалывания, словно мне не отстрелили половину конечности, а я просто отсидела мышцы.

— Что-то ты долго… — застонал Петер. — Анна… слушай сюда, тебе нужна кровь … — Германец перешел на шепот, — Я позову обратно Богдана… Подтяну к себе… А ты… — снова изошелся кашлем блондин. — А ты… вцепись в него и пей.

Я запротестовала всем телом.

— Да не