— Ага, — сказал Петр. — А этот, я такпонимаю, не мог мимо пройти, чтобы по попке не похлопать?

— Нечто вроде, — сказала Надя, сердито сверкнувглазами. — В общем, я поняла, что ты — это не ты…

— Все?

— Все, — чуть удивилась она. — А что, этогомало?

— Бог ты мой, — сказал он, прилагая героическиеусилия, чтобы не взорваться хохотом. — И ты это в Интернет слила вкодированном виде? Только это?

— А разве мало?

— Ты мне начинаешь нравиться, — сказалПетр. — Не надо ерзать, я в чисто платоническом смысле… Значит, послетого, как я в полном соответствии с традициями Агаты Кристи подсыплю тебекрысиного яда в какао, в Интернете окажется только этот компромат? Надюша, извинименя тысячу раз, но это такое детство…

И понял по ее озабоченному личику, что подсознательно она исама давала себе в том отчет. Усмехнулся:

— А ты отчаянная…

— Какая есть, — отозвалась она настороженно.

— Ну, и чего ты от меня хочешь? Пару тысяч баксов вкачестве платы за молчание? Говори, не стесняйся, дело житейское. Ах, нет?Головой мотаешь? Ну так какого ж тебе рожна, прости за вульгарность?

И тут же нашел ответ сам. Несмотря на тягостное прошлое, всеэти фотосеансы и видеозабавы, несмотря на умелое обращение с сигареткой, наобретенную уже сексапильность, это всего-навсего ребенок. Дети обожают тайны,предпочтительно роковые, жаждут разгадки…

— Что ты молчишь? — поинтересовалась онанапряженно.

— Думаю, — признался он. — Да нет, не про то,на сколько кусочков тебя разрезать… Искренне кое-чего не понимаю. Ладно, тыменя расшифровала. Что же с матерью сенсационными открытиями не поделилась? Илис какой-нибудь подружкой? Двинула ко мне самому. Это, извини, рискованно. Малоли для каких целей я в вашу честную семью вполз коварным змием… Вдруг я васвсех хочу темной ночкою перерезать, украсть из серванта серебро и убежать? Аподлинник давным-давно лежит в Шантаре с дюжиной утюгов на ногах?

— Не похоже.

— Да-а? — с интересом спросил Петр. — И какже ты себе представляешь механизм подмены?

— Я над этим неделю голову ломала, — сказалаона. — И пришла к выводу, что он сам это все устроил. Ты уже больше месяцаего изображаешь, но никто ничего не заподозрил, ни в офисе, ни в других местах.Значит, ты должен очень много о нем знать, очень. Предположим, вы его похитили,пытали, выкачали информацию… Нет, не верится. Такое только в кино бывает. Онсам зачем-то все придумал. Интересно, где он тебя отыскал, такого? Ведь — как двекапли…

— Нет, ты уж не отклоняйся от темы, — сказалПетр. — Ты почему пришла прямо ко мне, а не, скажем, к матери?

Девчонка подняла голову, глядя ему в глаза по-взросломусерьезно:

— Потому что мать изменилась. Ей так гораздо лучше. Ужэто-то понять ума хватает…

— А тебе? — усмехнулся Петр.

— И мне.

— Понятно…

— Да ничего тебе не понятно! — взвилась Надя.Успокоилась, заговорила тише: — Понимаешь, все пошло совершенно по-другому.Жизнь вдруг стала совершенно нормальной. Без… всего этого. Ты меня прекраснопонимаешь, папочка?

— Ну, — сумрачно признался он.

— Вот… И я свободно вздохнула, и мать на человека сталапохожа. Вот и скажи ты мне честно — когда это кончится? Чтобы мнеприготовиться. Или… Ладно, коли уж пошла полная откровенность… Нельзя лисделать так, чтобы все осталось по-старому? Как теперь? Тебе что, этого нехочется? Думаешь, я не видела, как ты на мать смотришь? И как она цветет?

«Бог ты мой, как она должна Пашку ненавидеть», —подумал Петр растерянно. И сказал:

— Интересно, ты сама-то понимаешь, какой в твоемпредложении потаенный смысл?

— Понимаю, — выпалила она, ни секунды непромедлив.

— М-да…

— Что — «м-да»? — спросила она яростнымшепотом. — Что я его, козла, ненавижу? А ты фотографии просматривал,прежде чем мне отдать?

— Я и пленку видел, — признался он.

— Тем более. Поставь себя на мое место, а? Ты бы еголюбил?

— Я бы его пристукнул, — признался Петр.

— Так то — ты. А я не умею, у меня не получится. Да инеизвестно, где он спрятался… Слушай, — сказала она с мольбой. —Неужели тебе не хочется насовсем? Насовсем им остаться?

— Самое смешное, хочется, — признался Петр. —Не ради денег и всего прочего.

— Ради матери?

— Догадлива ты не по летам, дите мое…

— Потому и догадлива, что давно не дите, —отрезала Надя. — Научили жизни… Ну, так чего ж ты медлишь? Пристукни его кчертовой матери — и все будет отлично.

— Легко сказать…

— Слушай, кто ты все-таки?

— Брат-близнец, — подумав, решился он.

— Серьезно? — глаза у нее поневолеокруглились. — А вообще, тогда все понятно… Полковник?

— Подполковник.

— Ну да. Он давненько как-то говорил, что брат у негоофицер, но насчет близнеца ни словечком не помянул… Вообще на моей памяти онтебя поминал всего-то раза два… — Надя воззрилась на него с нескрываемымлюбопытством.

— Теперь-то понятно… И я, дура, такразоткровенничалась… Если ты родной брат, не сможешь…

— Зато он, кажется, сможет, — сказал Петр угрюмо.

— Что?!

Он решился. Был сейчас настолько одинок, что любойсподвижник, даже эта соплюшка, стоил целой армии. А учитывая, что девчонка лютоПашку ненавидела, мало того, жаждала, чтобы все осталось по-старому, —быть может, и не столь уж никчемное приобретение?

Он рассказывал негромко, профессионально отсекая лишнее,малозначащее, ненужное в данный момент — голая суть, сначала факты, потом еговерсии, его наблюдения, его выводы. Надя слушала, не сводя с него глаз,по-взрослому печальных. Он развел руками:

— Ну вот и все, если вкратце… Что думаешь? Ты егополучше знаешь…

— Он нас убьет. Всех. Это такая сволочь… что он, чтоМитька Елагин. Вполне в его стиле — подставить тебя вместо… а самому махнуть заграницу под видом грека.

— Ты не в курсе, мать что-нибудь подписывала? Ну,знаешь, такое случается

— часть акций или другого имущества регистрируют на имяжены, чтобы…

— Да прекрасно я поняла, — досадливо махнула рукойНадя. — Два года назад, когда была перерегистрация предприятий. Я плохопомню детали, мне их и не объясняли, но, в общем, она практически совладелец.Полноправный. Что ты нахмурился? Это для нее… хуже?

— Гораздо, — сказал он честно. — Значит,класть будут не меня одного, а всех… Трех.