на холме над Волгой и своими очертаниями напоминало грандиозную карту реки со всеми притоками. Всякое старое древо – особое архитектурное сооружение. Башня его – обычно "падающая", а несколько башен образуют целый замок. С донжоном в развилке. С бастионами могучих корней, с контрфорсами вздымающихся от них складок ствола. Штурм этого замка с последующим превращением его в свой "штаб" – любимое занятие мальчишек.

– Ну, чего смотрите – поднимайтесь ко мне! Или вы теперь уже не такие храбрые, как раньше? – подзадорила Марина. – У меня тут бутерброды и печеньки есть – будем на дереве полдничать.

– Мы щас, мам! – загорелся Рома.

– Мы щас! – эхом отозвался Санька.

Дерево само заботливо подставляет сучья и выступы под твои ноги, будто нарочно спроектировано для мальчишек. Это даже не лестница, а что-то живое, подносящее тебя поближе к небу.

Одно удовольствие, карабкаясь, читать всем телом живую летопись старого-старого дерева (кажется, "древо" и "древний" – от одного корня). Оно ветвилось, изгибалось, образуя волны, шишки, бородавки на драконьем стволе. Мальчишки по сравнению с ним будто ещё уменьшились в размере и возрасте. Они смотрелись на нём, как мыши на слоне… но мыши ведь слона не боятся, скорее, наоборот.

Рома первый раз после переломов лез на дерево (как, впрочем, и его мама). После тяжёлой болезни человек рано или поздно всё делает первый раз. Заново открывает для себя разные стороны прежней, хорошо знакомой и любимой жизни. Для настоящего мальчишки залезть на дерево – как для альпиниста покорить горную вершину.

– У каждого дерева – своё лицо, что ли, – рассуждал Санька, карабкаясь. – Деревья же непохожи, как люди. Это только издали кажется, что похожи, а так… совсем разные. У них и характеры разные. Я давно замечал: одни прям хотят, чтоб ты на них залез, а другие… ну, лучше не лезть! это они сразу дают понять – тебе же хуже будет, если залезешь. Это как люди: одни любят детей, другие нет! Деревья только ничего не говорят, а характер у них есть.

А Кирилл лез за компанию и думал: "А дети – настолько странные "деревья", и всё, что связано с ними, настолько нелогично, что даже неприязнь к… некоторым из них легко переходит в симпатию – без чёткого рубежа, когда именно это случилось".

Если Санька прав, здешняя ива явно хотела, чтоб на неё залезли. Раз-два-три – и ты уже в развилке, как в готовом гнезде. Ветви здесь расходились осьминогом.

– А если смотреть на нас сверху, то это будет… типа 8-конечная звезда, а мы – в её центре.

Древо держало их в ладони, незаметно приподнимая к Богу, к Его невидимым глазам. Оно пустило корни во всю Вселенную. Вросло в облака и сделалось зелёным дождём. Вросло ещё дальше, в космос, и стало зелёной галактикой. Кажется, ветви – это те же корни, только впитывают не воду из земли, а свет из небес. Пучками лучей они продлены до солнца. Наверное, ветки – это пути небесные. Непостижимая карта непостижимых дорог жизни: всех вариантов наших свободных решений и их совершенно несвободных, неизбежных последствий, всех развилков и вариантов, векторов и шансов…

"Впрочем, что это я опять: это слишком взрослые размышления – дети чувствуют всё проще… и вернее. У них можно научиться непосредственному восприятию Божьей благодати. Дети же почти все исихасты, хотя сами не подозревают об этом".

Детская жизнь интересна тем, что вмещает в себя множество параллельных миров. Залез на дерево – и ты уже в своём мире. В нескольких метрах внизу может кипеть обычная взрослая суета, но ты "в домике", "в штабике" – в сказочной стране, где тебя не достанут. Только ты сам можешь пригласить в неё, кого захочешь. Она до бесконечности огромна, вне зависимости от масштабов в пространстве трёхмерного мира.

– Во-от, будем, как леопарды, есть на дереве, – объявил Рома, разворачивая мамины бутерброды.

– Почему как леопарды? – спросил Саша.

– Разве ты не знаешь, что леопарды затаскивают свою добычу на дерево и там обедают: ну, чтоб львы или гиены не отобрали. Представляешь, звери, которые никогда при жизни не бывали на деревьях, благодаря леопардам могут сделать это посмертно: антилопа там, олень…

– Олень на дереве… Прикольно!

Ребята ели и любовались. Да уж, красивое место нашла ромина мама! В окне тонкой листвы, как в готовой картинной раме, открывался за Волгой Ипатьевский монастырь. Ветерок то и дело рисовал что-то на реке, но объектом самого бурного его творческого вдохновения стали цеплявшиеся за ветки облака.

– Вот так кажется: натяни парус прям между веток – и полетишь… или поплывёшь… или поедешь на этой иве – не знаю, как сказать.

Что-то в иве, и впрямь, было от парусного корабля. Чуть налетал ветер – и она уже собиралась в путь.

В ветреный день воздушное пространство особенно похоже на море. И всё пронизано духом путешествий. От дерева к дереву, от острова к острову плывут невидимые корабли. В небе – сокровища и пираты. В нём запросто можно утонуть. А можно добраться до неведомых стран. Но чтобы выжить, прорваться, победить, в нём надо держаться вместе. Здесь это его условие непреложно.

Ивовые листья казались стайкой рыбёшек на отмели неба. Каждая веточка была кормушкой, к которой они со всех сторон сплылись.

– Марин, а мы, оказывается, путешествуем по той карте фресок из вашей повести, и вот сейчас мы – на Дереве! – сказал вдруг Кирилл.

– А разве там есть дерево?

– Ты что, мам! Не помнишь!? там очень большое дерево, – вмешался Рома.

– Ну да, на фресках Ильи Пророка есть родословная царей, – вспомнила Марина. – очень красивое дерево. А ещё люди лезут на деревья, спасаясь от потопа. А ещё Закхей взлез на смоковницу, чтоб лучше видеть Христа!

– "Взлез" – хорошее слово! – подслушал Санька, – "Залез" – это как-то… как будто ты в чужой сад залез воровать. А "взлез" – тут уж сразу понятно, что – вверх.

Он даже рукой показал.

– А может, мы на дереве тоже для Него виднее… – продолжал он размышлять. – Пусть Он нас здесь увидит!

– Да Он и так нас всех видит! – сказала Марина.

– Нет, пусть увидит, что нам хорошо вместе. И так всё и оставит… как сейчас!

Да, необычно чувствовать себя на Древе Мира – на котором есть всё.

Мы – храм, а наша жизнь – фреска. Она всегда изумительна, ярка и неповторима. Не зная богословия, мы практически не можем понять смысла церковной стенописи… но ещё меньше разбираемся в великом "ансамбле монументальной живописи" собственной жизни.

– Почему у большинства народов родословная – не схема,