– Аурам, Ханлии, Тамсии, Тилинос, Атамас, Зианор, Луонайл, – читала Александра.

– Цабаот, Мессия, Эмануэль, Элким, Эйбор, Иод, Хи, Вю, Хи! – звонко и нараспев произносила Джейн.

– Астакот, Адонай, Алга, Он, Эл, Тетраграмматон, Схима, – говорила Сьюки, – Аристон, Анафаксетон, и затем, я позабыла, что дальше.

В груди и голову, бедра и живот погружались острия. До слуха женщин доносились отдаленные неясные выстрелы. Когда насилие в телевизионной программе уже достигало кульминации, статуэтка приобрела нарядный, инкрустированный вид, как ощетинившаяся карта военных действий, как яркая ручная граната в поп-арте или как пышное одеяние шамана. Зеркало для бритья давало расплывчатое цветное отображение. Джейн держала в руках длинную иглу, в такую обычно продевают толстую нитку, когда шьют замшу:

– Кто хочет воткнуть иглу в сердце?

– Можешь ты, – сказала Александра, глядя вниз, чтобы приколоть желтую кнопку симметрично с другой, словно это было абстрактное искусство. Хотя шею и щеки проткнули, никто не осмеливался воткнуть булавку в глаза, глядевшие без выражения или полные грусти, в зависимости от того, как падал свет.

– Ну, нет, вы не спихивайте это на меня, – сказала Джейн Смарт. – Мы все должны, все трое, поставить палец на булавку.

Свив свои левые руки в змеиный клубок, они вонзили иглу. Воск сопротивлялся, словно внутри него было что-то твердое.

– Умри, – произнесли одни алые уста, а другие добавили:

– Прими это! – пока женщинами не овладел смех. Игла легко прошла насквозь. На кончике указательного пальца Александры появился кровоточащий синяк.

– Нужно было надеть наперсток, – сказала она.

– Лекса, а что теперь? – спросила Сьюки, тяжело дыша.

Джейн зашипела, созерцая их общее странное творение.

– Мы должны скрепить это злодейство, – сказала Александра. – Джейн, у тебя есть фольга?

Обе женщины захихикали. Александра поняла, что они испуганы. Почему? Природа убивает постоянно, а мы называем ее прекрасной. Александра испытывала какое-то отупение и скованность, как огромная муравьиная царица или пчелиная матка, она не замечала окружающего и вновь возрождалась к жизни своим духом и волей.

Джейн принесла слишком большой лист алюминиевой фольги, в спешке надорвав его. В холле послышались детские шаги.

– Теперь пусть каждая плюнет, – быстро скомандовала Александра, положив Дженни на дрожащий лист. – Плюйте так, чтобы проросло семя смерти, – настаивала она и плюнула первой.

Плевок Джейн был похож на кошачье чихание; Сьюки отхаркнулась, почти как мужчина. Александра сложила фольгу блестящей стороной вовнутрь, аккуратно обернула ею фигурку, чтобы не задеть булавки и не уколоться самой. Получившийся сверток был похож на завернутую для запекания картошку.

Двое детей Джейн, толстый мальчик и худенькая маленькая девочка с грязным личиком, с любопытством их обступили.

– Что это? – захотела узнать девочка. Носик ее сморщился, учуяв недоброе. И верхние, и нижние зубы у нее были скреплены блестящим резным украшением из пластинок. Она ела что-то сладкое зеленого цвета.

Джейн сказала ей:

– Это проект миссис Споффорд, она его нам показывала. Очень тонкий эксперимент, и я знаю, она не хочет его делать заново, поэтому, пожалуйста, не просите ее об этом.

– Умираю с голоду, – сказал мальчик. – Мы не хотим больше гамбургеров из «Немо», хотим нормальный обед, как у других.

Девочка пристально изучала Джейн. В профиль ее продолговатое лицо с выступающими скулами и резко очерченным носом было похоже на лицо Джейн.

– Мама, ты пьяная?

Джейн, с магической быстротой, шлепнула ребенка, как будто они обе, мать и дочь, были частями деревянной игрушки, без конца совершавшей одно и то же движение. Сьюки и Александра, чьи собственные голодные дети плакали где-то в темноте, восприняли это как сигнал и ушли. Они остановились у кирпичной стены дома, через широкие освещенные окна выплескивались на улицу усиливающиеся шум и крики семейной ссоры. Александра спросила у Сьюки:

– Хочешь сохранить это?

Обернутый фольгой сверток в ее руке был теплым.

Красивая тонкая и ловкая рука Сьюки уже держалась за ручку дверцы «Корвета»:

– Я взяла бы, дорогая, но у меня эти крысы или мыши, или что там еще, они объели другую фигурку. Может, они обожают воск?

Вернувшись в собственный дом, который был больше защищен от уличного шума Садовой теперь, когда живая изгородь из сирени оделась листвой, Александра положила принесенный предмет, желая забыть о нем, на верхнюю полку на кухне, рядом с испорченными малышками, которые у нее не хватало духу выбросить, и с запечатанной банкой, содержащей цветную пыль, которая когда-то была дорогим, благонамеренным стариной Оззи.

– Он ходит с ней повсюду, – рассказывала Сьюки Джейн по телефону. – Историческое общество, слушания, посвященные заповедникам. Они выглядят смешными, пытаясь быть респектабельными. Он даже вступил в хор унитарной церкви.

– Даррил? Да у него совсем нет голоса, – резко сказала Джейн.

– Ну, есть, небольшой, вроде баритон. Звучит, как органная труба.

– Кто тебе это сказал?

– Роза Хэллибред. Они тоже бывают у Бренды. Даррил, очевидно, пригласил Хэллибредов к себе на обед, и Артур сказал ему, что Даррил не такой сумасшедший, как Артуру поначалу думалось. Было около двух часов утра, они провели все время в лаборатории, совсем замучив Розу. Насколько я могла понять, у Даррила новая идея – вывести какого-то микроба в огромном водоеме наподобие Большого Соленого озера – чем солонее, тем лучше, по-видимому, и этот маленький жучок каким-то образом, просто размножаясь, обратит все озеро в гигантскую батарею. Они, конечно, поставят вокруг забор.

– Конечно, дорогая. Безопасность – прежде всего.

Последовала пауза, во время которой Сьюки пыталась сообразить, было ли это сказано с сарказмом, и если да, то почему. Она просто сообщила новость. Теперь, когда ведьмы больше не встречались у Даррила, они виделись не так часто. Официально они не отменили свои четверги, но весь месяц после того, как сотворили заклинание над Дженни, у кого-нибудь из троих всегда находился предлог не прийти.

– Ну, а как ты? – спросила Сьюки.

– Все время занята, – сказала Джейн. – Я постоянно встречаю в центре Боба Осгуда. – Джейн не клюнула на приманку. – На самом деле, – сказала она, – я несчастна. Я стояла на заднем дворе, и на меня вдруг накатила черная волна, и я поняла, что это связано с летом. Все зеленеет, цветы распускаются, и меня осенило, почему я терпеть не могу лета: дети будут торчать дома целыми днями.

– Ну, разве ты не злая после этого? – спросила Сьюки. – А я даже рада, теперь они большие, и с ними можно поговорить. Смотрят все время телевизор… лучше информированы о событиях в мире, чем я в свое время; хотят уехать во Францию. Говорят, у нас французская фамилия, да и Францию они считают цивилизованной страной, которая не ведет войн и где никто никого не убивает.