– Я совершенно уверена, что это волос Дженнифер, – сказала она.

– Так будет лучше, – сказала Александра. Голос у нее охрип от сосредоточенной работы над фигуркой, которую она лепила. Краем мягкой душистой палочки, которой прокалывают ягоду или оливку в бокале, она вдавила этот единственный волосок в податливую сиреневую головку.

– Голова есть, а лица нет, – недовольно сказала Джейн, заглядывая через плечо Александры. Ее голос сотряс священный энергетический конус.

– Мы сделаем ей лицо, – прошептала в ответ Александра. – Мы знаем, кто это, и создадим его.

– А я уже чувствую, что это Дженни, – сказала Сьюки, она подошла так близко, что Александра чувствовала на своих руках ее дыхание.

– Здесь пригладим, – напевала под нос Александра, проводя выпуклой стороной чайной ложки. – Дженни гла-а-денькая.

Джейн опять стала критиковать:

– Она не будет стоять.

– А ее маленькие женщины никогда не стоят, – вмешалась Сьюки.

– Ш-ш-ш, – произнесла Александра, охраняя свой колдовской настрой. – Она должна принять это лежа. Вот как делают это леди. Мы принимаем лекарство лежа.

Магическим ножом она сделала надрезы на маленькой головке Дженни, имитируя ее новую прическу под Эву Перон. Недовольство Джейн относительно лица раздражало, поэтому она краем апельсиновой палочки попыталась очертить округлые глазницы. Впечатление от неожиданного взгляда этого серого комочка было пугающим. Александра ощутила внизу живота свинцовую тяжесть. Пытаясь творить, мы принимаем на себя первородный грех, грех убийства и необратимости. Острием вилки она проколола пупок в блестящем лоне фигурки, рожденной, а не сотворенной, соединенной, как все мы, с праматерью Евой.

– Довольно, – объявила Александра, с грохотом бросив инструменты в раковину. – Быстро. Пока воск совсем не остыл. Сьюки, ты веришь, что это Дженни?

– Ну… конечно, Александра, можно так сказать.

– Важно, чтобы тыверила. Держи ее руками. Обеими руками.

Она так и сделала. Ее тонкие веснушчатые руки дрожали.

– Говори ей, не улыбайся, говори ей: «Ты Дженни. Ты должна умереть».

– Ты Дженни. Ты должна умереть.

– И ты, Джейн. Скажи.

У Джейн руки были не такие, как у Сьюки, и они были разные: рука, державшая смычок, толстая и мягкая, рука, пальцами которой она трогала струны, чересчур развита, с золотистыми ороговевшими мозолями на огрубевших кончиках пальцев.

Джейн произнесла эти слова таким безразличным решительным тоном, словно просто читая написанное, что Александра предупредила:

– Ты должна в это верить. Это Дженни.

Александру не удивило, что, несмотря на всю ее злость, Джейн была самой слабой из сестер, когда доходило до колдовства; ведь магия подпитывается любовью, а не ненавистью. Ненависть – лишь ножницы в руках, она не способна плести нити симпатии, посредством которой ум и дух действительно приводят в движение материю.

Джейн повторяла заклинание в кухне сельского дома. Через окно, заляпанное затвердевшим птичьим пометом, виднелся неприбранный двор, тем не менее, уже украшенный двумя цветущими кустами кизила. Последние лучи солнца сияли, как расплавленное золото, сквозь тонкую листву и сплетения темных колеблющихся ветвей, с узором из четырех лепестков на конце каждой ветки. Желтая пластмассовая ванна, из которой дети Джейн уже выросли, простояла всю зиму под небольшим наклоном у одного из деревьев, и в ней полумесяцем стояла грязная вода от растаявшего льда. Лужайка была бурой, но уже покрылась дымкой новой зелени. Земля оживала.

Голоса двух других женщин вернули Александру к действительности.

– И ты, милая, – хрипло сказала ей Джейн, отдавая назад малышку, – произнеси эти слова.

Женщины были исполнены ненависти, но делали все основательно. Александра приказала Джейн со спокойной уверенностью, торопясь закончить обряд:

– Булавки. Иголки. Даже канцелярские кнопки – найдутся в комнатах у детей?

– Терпеть не могу туда входить, они начнут ныть, что пора обедать.

– Вели им подождать еще пять минут. Мы должны закончить, иначе…

– Иначе что? – спросила испуганная Сьюки.

– Могут быть обратные результаты. Все может случиться. Как бомба у Эда. Подойдут маленькие старые булавки с головками. Даже скрепки для бумаг, если их распрямить. – Она не стала объяснять, для чего – чтобы пронзить сердце. – И еще, Джейн. Зеркало.

Ведь колдовство не получалось в трехмерном измерении, но когда было еще и отражение в зеркале, астральная сущность простых вещей – это еще одно существо, прибавленное к реальности.

– После Сэма осталось зеркало для бритья, я им пользуюсь иногда, чтобы подкрасить глаза.

– Прекрасно. Давай скорее. Я должна сохранить свой настрой, иначе составные части распадутся.

Джейн опять упорхнула; Сьюки, стоя рядом с Александрой, пыталась ее искусить:

– А как насчет глоточка? Я выпила всего один бокальчик разбавленного бурбона, прежде чем взглянуть без страха в глаза действительности.

– Вот она действительность, к сожалению, Полглотка, милочка. С наперсток водки, остальное долей тоником или «Севен Ап», или водой из-под крана, или чем хочешь. Бедная малышка Дженни.

Когда Александра поднялась по шести грязным ступенькам из кухни в гостиную и взглянула на восковую фигурку, ей в глаза бросились несовершенства и асимметрия ее творения – одна нога меньше другой, не поймешь, где бедра, где живот, где ноги, восковые груди слишком велики. И кто заставил ее поверить в то, что она скульптор? Даррил. Нехорошо с его стороны.

Отвратительный доберман, выскочивший из верхнего холла в какую-то открытую Джейн дверь, быстро вбежал в гостиную, стуча когтями по непокрытому полу. Его маслянисто-черная шкура была туго натянута, кое-где морщила и, как военная форма, была украшена оранжевыми носочками и пятнами того же цвета на груди и на морде и двумя маленькими круглыми пятнышками над глазами. Истекая слюной, он уставился на сложенные лодочками руки Александры, полагая, что в них что-то съестное. Даже ноздри у Рэндольфа увлажнились от вожделения, а стоячие уши со складочками внутри казались продолжением прожорливого кишечника.

– Это не для тебя, – строго сказала Александра, блестящие черные глаза собаки казались такими умными, они изо всех сил пытались ее понять.

Сьюки пошла налить выпить; Джейн поспешила принести двустороннее зеркало для бритья на проволочной подставке, пепельницу, наполненную разноцветными кнопками, и подушечку для булавок в виде маленького матерчатого яблока. Было без чего-то семь; в семь сменятся телепередачи, и ребята запросят есть. Женщины поставили зеркало на кофейный столик, имитацию рабочего места сапожника, изготовленную тем инженером-механиком, что уехал в Техас. В серебряном круге зеркала все было увеличено, растянуто, по краям не в фокусе, яркое и огромное в центре. По очереди женщины держали куклу перед зеркалом, как перед ненасытной пастью из другого мира, и втыкали в нее булавки и кнопки.