— Ну как же! — с энтузиазмом воскликнул поэт, красиво даже взмахнув при этом рукой. — Скоро День гвардии, двадцать второе августа! А мы в гвардейском соборе. Сам бог, так сказать, велел помянуть.

— Простите, я не улавливаю связи. — Невельской покачал головой и двинулся дальше за Константином Николаевичем, который уже прошел вперед. — Про гвардию ничего в проповеди не услышал.

— В самом начале, — одушевленно продолжал Тютчев, ни на шаг не отставая от моряка. — Там, где о сокрытом величии говорилось. Блестяще подведено, блестяще! Вы, кстати, знали, что отец Василий был в Бородинском сражении? Да-да! Более того, в четырнадцатом году во взятии Парижа участвовал. Героический батюшка! Оттого и гвардию помянул.

Литератор все никак не отставал, а Невельской не мог взять в толк, почему это происходит. Куда бы ни направился великий князь, медленно путешествуя по площади перед собором и любуясь щедрыми плодами нового урожая, туда же перемещались и бывший его наставник с неотступным поэтом. Причем у Невельского на то не было никакого выбора, поскольку юный Константин Николаевич все еще не отпустил его, а Тютчев следовал за ним по пятам совершенно добровольно. Во все это время литератор не прекращал говорить и сообщил множество исторических и прочих подробностей.

Для начала он в деталях раскрыл свою мысль о политической подоплеке проповеди отца Василия.

— Собор, как вы знаете, был заложен по велению Елизаветы Петровны в честь восшествия на престол. Ведь именно сюда она явилась в ночь переворота, дабы просить помощи преданных ее батюшке офицеров Преображенского полка. Их штаб располагался ровнехонько на месте нынешнего собора. И, разумеется, они с восторгом ее поддержали. А как же иначе — дочь Петра! На это и намекал сегодня отец Василий, говоря о сокрытом до времени величии. Вспомните судьбу Елизаветы Петровны после смерти ее великого отца! Разве хоть кто-нибудь при Анне Иоанновне[89] усматривал в ней грядущую правительницу России? Да ни одна живая душа! Десять лет под ужасающим спудом. И что потом? — Тютчев от волнения даже слегка прихватывал Невельского за рукав и следующее слово не произносил, а выдыхал по слогам. — Пре-о-бра-же-ни-е! Да-да! И где, прошу вас заметить?! В штабе Преображенского полка! Это, поверьте, не просто совпадение. Из тьмы забвения — к величию! Потому и собор, естественно, был назван Преображенским. И не раз еще после этого офицеры лейб-гвардии преображали наш политический ландшафт!

Литератора было не унять. Невельской смирился с его присутствием и молча выслушивал цветистые тирады об ограде собора из перевернутых жерлами вниз пушек, что, по мысли Тютчева, олицетворяло желание России без нужды не воевать. Цепи, которыми были окованы все эти захваченные в двадцать девятом году у турок орудия, вдохновенный поэт, разумеется, тоже наделил целым букетом метафорических свойств. Затем он перешел к деревянному особняку на углу Пантелеймоновской и Басковой улиц, сообщив, что изначально дом принадлежал Николаю Петровичу Резанову — одному из основателей Российско-Американской компании.

Упоминание ведомства, ныне возглавляемого бароном Врангелем, не могло не привлечь внимания Невельского. Оно явно было связано с его предстоящим походом на отдаленный восток. Он стал внимательней прислушиваться к болтовне литератора и через минуту понял, что не ошибся. Дождавшись, когда великий князь удалится от них на достаточное расстояние, Федор Иванович обратился к своему спутнику с весьма необычным предложением. И это была отнюдь не просьба представить его сыну императора.

— Я должен передать вам, господин капитан-лейтенант, одно предложение, — заговорил вдруг Тютчев совершенно иным голосом, в котором теперь не было и следа поэтической взволнованности. — Его сиятельство граф Нессельроде желал бы встретиться с вами по безотлагательному вопросу. Сделать это, однако, требуется неофициально. Поэтому меня просили передать вам приглашение без свидетелей.

Невельской остановился и перевел взгляд со своего собеседника на великого князя. Тот оживленно беседовал невдалеке о чем-то с командиром Преображенского полка, и оба они при этом громко смеялись.

— Я попрошу вас в дальнейшем подобными предложениями меня не беспокоить, — сухо сказал Невельской. — Иначе для вас это может дурно обернуться.

Ничуть не тушуясь, Тютчев изящно поклонился и в следующее мгновение исчез в праздничной толпе.

— А вы что-то не в духе, — сказал Невельскому подходящий к нему с улыбкой великий князь. — И как вам удалось избавиться от этого прилипалы? Я думал, он никогда не уйдет. Смотрите! Ну что за прелестная картина!

Константин Николаевич указывал туда, где строились в колонну кадеты и гардемарины Морского корпуса. Один из них стоял в сторонке и с пылающим лицом выслушивал что-то от изящной и очень строгой на вид воспитанницы Смольного. Девушка говорила напористо, твердо, а кадет лишь время от времени кивал в ответ и явно боялся взглянуть ей в глаза.

— Вам не кажется, Геннадий Иванович, эта смолянка похожей на ту красавицу в Лиссабоне? — продолжая улыбаться, сказал великий князь. — Такая же ясная, самостоятельная, прямая.

— У той были темные волосы, Ваше Императорское Высочество.

— Да при чем здесь волосы? Я совсем не о том.

Катя в этот момент, словно почувствовав чужое внимание, повернула голову, и взгляд ее встретился с взглядом Невельского. Мгновение эти двое смотрели друг на друга через площадь и не подозревали, что видят свою судьбу.

— А вы знаете, как мы поступим? — продолжил великий князь. — Я, пожалуй, распоряжусь о покупке всех этих возов с яблоками разом. И пусть половину отправят в Морской корпус, а половину — в Смольный институт. Яблочный Спас ведь. Хорошо я придумал?

— Великолепно! — сказал Невельской.

К апрелю следующего 1848 года стало понятно, что спуск транспорта на воду, изначально запланированный на сентябрь, состоится уже в июле. Прибытие в Петропавловскую гавань, таким образом, при удачном стечении обстоятельств могло произойти следующим летом, а не осенью, в связи с чем и губительная для всего предприятия зимовка в Авачинской бухте отменялась. На поход к устью Амура оставалось еще несколько теплых месяцев.

— Графа Нессельроде нужно благодарить за это! — смеялся Муравьев. — Он теперь нам лучший помощник.

В самом деле, если бы не экспедиция подполковника Агте, подготовка которой началась в пику близящемуся походу Невельского, строительство «Байкала» могло затянуться еще неизвестно на какой срок. Инициатива же военного министра, выступавшего, разумеется, в полном согласии с канцлером и министром иностранных дел, подстегнула всю партию Перовского, и меры к скорейшему завершению постройки судна были приняты самые категорические.