Коля, замерший рядом со своими товарищами, совсем позабыл о яблоках и о том, что еще минуту назад он испытывал голод. Все вокруг него как будто плыло в ясном свечении, которое подчеркивали немногочисленные зеленые пятна Преображенских мундиров. Большинство офицеров лейб-гвардии Преображенского полка, будучи на положении хозяев и практически именинников, ждали снаружи появления великого князя, и потому редкие всполохи красного сукна на груди тех из них, что уже вошли в собор и время от времени оборачивались нетерпеливо к входу, лишь на мгновение прорезали единое белое пространство, подобно неожиданным языкам пламени.

Коле сначала показалось, что среди стоявших в соборе вообще нет гражданских. Он с интересом присматривался к эполетам и орденам, косился на сверкающие каски с плюмажами и позолоченными орлами, как вдруг стоявший рядом с ним кадет потянул его за рукав и указал куда-то направо. Там, рядом со стойкой полковых знамен, теснились воспитанницы Смольного. Девушки сосредоточенно смотрели прямо перед собой, стараясь не привлекать к себе внимания, однако несколько молодых гвардейцев, державшихся прямо позади них, уже по-особому приосанились. Одетые в парадные платья смолянки стояли двумя рядами, и в третьей паре Коля с полной остановкой тут же улетевшего куда-то под самые своды сердца узнал Катю Ельчанинову.

Сердце его еще витало в районе потолочной росписи, когда по собору прошла волна шепота, и все словно качнулось в сторону входа.

— Подъезжает! Великий князь подъезжает!

Снаружи все были готовы. Разнокалиберных кадет Морского корпуса припрятали за безупречной шеренгой офицеров Преображенского полка. Конные кирасиры заняли свои места на площади, образовав коридор, ведущий к собору. Девушки в саду привстали на цыпочки и приготовились обомлеть. Их родительницы и тетушки, рискуя вывалиться из эркеров, склонились над подоконниками второго этажа.

Экипаж великого князя приближался к площади по Басковой улице.

— Что это? — удивленно спросил Константин Николаевич у сидевшего рядом с ним Невельского и указал в сторону Артиллерийского плаца, мимо которого они в этот момент проезжали.

Там несколько мужиков с воодушевлением мутузили друг дружку рядом с яблочными возами.

— Отчего это они дерутся? И зачем, вообще, заехали на плац? Здесь ведь ничего не продать.

Невельской выглянул в окно экипажа и пожал плечами:

— Непонятно. Если хотите, можно отправить адъютанта, Ваше Императорское Высочество. Он выяснит.

— Не стоит. Мы и без того немного опаздываем. По вашей, кстати, вине.

Великий князь улыбнулся, но Невельской ничего не ответил. Он действительно стал невольной причиной задержки сына императора. Тот заехал за ним в последний момент, не предупредив ни о чем заранее, поэтому его бывший наставник оказался не готов отправиться в собор немедленно.

Свой порыв Константин Николаевич объяснил очень просто.

— Я соскучился, — сказал он, входя в холостяцкую квартиру Невельского.

С тех пор, как тот сложил с себя полномочия флотского наставника великого князя, действительно прошло уже более года, однако на самом деле императорскому сыну не хотелось в одиночестве простоять всю службу. Тем более, что собор был гвардейский, а не морской. Но так уж решил Николай Павлович. В Никольский собор этим праздничным утром он по какой-то причине отправился сам.

— А скажите, Геннадий Иванович, ну разве это не чудо? — проговорил великий князь, выходя из экипажа на Преображенской площади. — Все лето сплошные дожди, и вот вам — пожалуйста! Такая прекрасная погода на праздник.

Со всех сторон уже летели торжественные команды, офицеры гвардии брали на караул, все вокруг замерло, дождавшись наконец прибытия одного из членов императорского дома, а сам он как ни в чем не бывало смотрел на своего бывшего наставника, ожидая ответа на вопрос о внезапной перемене погоды.

— Разумеется, Ваше Императорское Высочество, — стушевался Невельской. — Это, конечно, чудо.

— Похоже, Господь посылает знак, — кивнул Константин Николаевич и направился к ограде собора. — Ваш грядущий поход на восток принесет нам славу.

Невельскому было неловко не только по причине пустого, как ему казалось, разговора перед замершими на площади офицерами лейб-гвардии. В этот момент он, вообще, переживал крайнюю степень неудобства от того, что приехал в великокняжеском экипаже и, выйдя из него следом за особой царской крови, невольно разделил с ним те почести, что были уготованы исключительно сыну Российского императора. Впрочем, упоминание скорого похода к устью Амура могло намекать на неслучайность происходящего, и великий князь, вполне вероятно, заехал за ним утром не просто так.

Над площадью летело троекратное «Ура!». Оркестр Преображенского полка, разместившийся перед колоннами портика у входа в собор, вдохновенно исполнял «Преображенский марш». Подойдя к шеренге офицеров, юный Константин Николаевич, очевидно, подхваченный бравурной, сверкающей музыкой, не сумел удержаться и неожиданно громко пропел первые строчки этого марша, положенные в эпоху войны с Наполеоном на старинную мелодию петровских времен:

Заслышав святые для них слова, преображенцы вздрогнули таким мощным «Ура!», что оно, казалось, пробудило даже главный колокол на вершине собора. Гул над площадью ударил в сияющее небо, а затем легко и слитно поплыл над городом в сторону Невы.

— Как тебя зовут? — с улыбкой спросил великий князь у самого высокого мальчика, стоявшего навытяжку в группе воспитанников Школы гвардейских подпрапорщиков.

— Николай Оболенский, Ваше Императорское Высочество! — звонко отрапортовал тот.

— Славно. Мечтаешь о чем-нибудь?

— Так точно!

— О чем же, если не секрет?

— Хочу стать командиром Преображенского полка! — выпалил мальчик.

— Вот как? — засмеялся Константин Николаевич. — Ну, значит, станешь.

Он посмотрел на офицеров лейб-гвардии, которые тут же грянули свое «Ура!».

Тем временем внутри храма, куда отчетливо долетали и звуки марша, и громогласный клич преображенцев, наступила полная тишина. Все здесь терпеливо ждали своей очереди и возможности поприветствовать великого князя хотя бы склоненной головой или даже просто взглядом. Все здесь вполне ощущали свою избранность, наслаждаясь мыслью о том, что будут стоять праздничную службу бок о бок с одним из сыновей императора.

И только Коля не мог разделить со всеми этого общего чувства. Он ужасно беспокоился, как бы не попасть на глаза Кате Ельчаниновой, и прилагал все возможные усилия к тому, чтобы этого не случилось. Когда она поворачивала голову вместе с остальными к входу в собор, он либо присаживался, либо делал шажок за спину кого-нибудь из своих товарищей. Десять раз он уже успел помянуть недобрым словом решение пожилого офицера, посчитавшего, будто делает кадету одолжение, отправляя его на службу в храм. После того, как неприступная Екатерина Ивановна на крыльце генеральского дома, не читая, порвала его письмо и стихи, Коля был совершенно уверен в ее ненависти, и теперь, по его мнению, увидев его, она бы непременно решила, что он ее преследует, а этого допустить он никак не хотел.