— Их там целая тьма, офицеров-то! Военный ведь храм. И все такие нарядные, да богатые! Каждому хочется получше других быть. И то — праздник же!

Хвастливый возница крестился на Собор Преображения Господня всей гвардии, купола которого уже наплывали в перспективе Пантелеймоновской улицы на робевших все сильней крестьян, и лишь вид старенького деревянного дома, окруженного зеленым садом, справа на углу площади, слегка успокаивал их, напоминая тихую родную деревню посреди надменных каменных громад.

Несмотря на столь ранний час, площадь вокруг величественного храма являла собой весьма оживленное зрелище. По тесным улицам и переулкам, стекавшимся сюда, как ручейки в большое круглое озеро, из всех расположенных поблизости казарм к собору спешили военные. Сама Преображенская площадь пестрела уже таким разнообразием парадных мундиров, эполет, кирас, роскошных плюмажей, султанов и позолоченных орлов на касках, что дамы из окрестных домов слегка терялись на фоне этого великолепия даже в лучших своих нарядах.

Впрочем, растерянность эта была им к лицу. Несколько совсем юных девушек из доходного дома Лисицына, в котором обитали семейства чиновников экономического департамента военных поселений, расположились в саду деревянного особняка. Более выгодные места в эркерах второго этажа их жилища были заняты старшим поколением дам, и оттого славные личики посреди сада светились, быть может, еще живее. Раскрасневшись от волнения, от окружавшей их мужской стати и толкотни, чудесные создания были в известной степени оглушены происходящим, но, невзирая на это оглушение, успевали подмечать все самое важное и даже спорить о нем.

— А я говорю, что это лейб-гвардии Семеновского полка мундиры, — настаивала одна из них, не соглашаясь в чем-то со своею соседкой. — Да, у них обшлага и лацканы тоже красные, но у Преображенцев панталоны одного цвета с кителем, а здесь они — белые.

Обсуждаемые штаб-офицеры стояли у самой ограды собора и, разумеется, не могли слышать предмета девичьего спора, однако беспрестанные повороты двух милых головок в их сторону сообщали им больше, чем могли сообщить слова.

— Вот отчего это так бывает, — говорил один офицер другому, — что какая-нибудь особа, хоть и одета как все остальные, и красотою подруг своих не превосходит, но вот умеет взглянуть как-то по-своему — и, вы знаете, невольно волнуешься? Платья у них у всех вроде одинаковые, прически тоже… Непонятно.

Взаимный интерес офицеров и девушек был самым бесцеремонным образом попран, когда на площадь с Панте-леймоновской улицы вдруг стали въезжать возы с яблоками. Рядовой лейб-гвардии Егерского полка, стоявший в охранении, бросился наперерез головной телеге и схватил лошадь под уздцы.

— Куда?! — закричал он так зычно, что тощая перепуганная кобылка слегка даже присела на задние ноги.

У входа на площадь завертелась неразбериха, ругань и черт знает что, осложняемое к тому же подходом сводной роты кадет и гардемаринов Морского корпуса. Часовой кричал на возниц, те жалобно кричали в ответ, кадеты смеялись, девушки в саду выглядывали из-за своих вееров, яблоки на возах благоухали, солнце сияло на куполах Спасо-Преображенского собора, и все эти люди, лошади, яблоки и купола, напоенные жизнью, сливались на площади в один радостный и кипящий божий мир. В Петербурге наступал праздник Преображения.

Поняв, что развернуть возы уже не удастся, подоспевший на шум обер-офицер Егерского полка отдал команду пропустить их вперед, чтобы они миновали Преображенскую площадь по Басковой улице.

— Направо сворачивай за садом! Сразу направо! На площадь не лезь!

Телеги двинулись наконец с места, втягиваясь в переулок и направляясь к манежу в полковом дворе Артиллерийской бригады. Там им тоже велено было не задерживаться, дабы не загораживать проезд, и через пять минут яблочный обоз благополучно въехал на просторный плац для строевых учений.

— Вот здесь, дура, и стой! — приказал выделенный им в сопровождение верховой кирасир. — Никуда отсюда не рыпайся.

Породистый гнедой его жеребец уже захрустел мокрыми после ночного дождя яблоками с одного из возов, а притихшие деревенские лошадки с робостью поглядывали на его короткую, по-военному стриженную гриву, на сверкающую дорогую упряжь и роскошное, невиданное ими доселе седло.

Ни торговать на артиллерийском плацу, ни уехать с него крестьяне теперь не могли. К началу праздничной службы в Спасо-Преображенском соборе ожидалось прибытие великого князя Константина Николаевича, поэтому все подъезды к площади были перекрыты.

Сводная рота Морского корпуса явилась на Преображенскую площадь как раз для того, чтобы приветствовать будущего шефа Российского флота. Собирали ее из тех, кто в учебном году проштрафился и, не попав на корабли летней практики, оказался под рукой. Поэтому рост у кадет и гардемаринов был самый разнообразный. Пожилой офицер, назначенный им в сопровождение, немало помучился, пока выстраивал их на Фонтанке.

— Засмеют, — качал он с горечью головой. — Опозорите вы меня.

Коля Бошняк, стоявший в строю рядом с маленьким совсем мальчиком, не хотел никого позорить, и потому на подходе к площади стал слегка приседать. Идти строевым шагом с полусогнутыми коленями у него получалось дурно, однако он старался изо всех сил. С него было уже довольно позора. Если в прошлом году ему спустили побег с репетиции в Смольном институте, то недавняя самовольная отлучка из корпуса, когда он решил сам передать Кате Ельчаниновой письмо, обошлась ему слишком дорого. Провести лето в казарме, а не на корабле считалось в корпусе весьма унизительным наказанием.

Благополучно миновав яблочный обоз, который доставил кадетам не одно только развлечение, но и щедрую добычу, оттопыривавшую теперь их карманы, нелепая разношерстная рота подошла к соборной ограде из перевернутых пушечных стволов и остановилась. Пожилой офицер, не знакомый ни одному из воспитанников, поскольку в учебное время дела он с ними никогда не имел, неся службу где-то по хозяйству, должен был определить группу в пять человек, предназначенную для входа в собор. Не зная ни их провинностей, ни характеров, он полагался сейчас исключительно на свое чутье, и оно немедленно подсказало ему, что кадет, приседающий на ходу с целью не нарушить и без того шаткую гармонию строя, несомненно заслуживает доверия.

— Как зовут?

— Кадет Бошняк!

— Выйти из строя.

В соборе пахло яблоками, ладаном и нагретым воском. Плоды нового урожая, мед и хлебные колосья ждали своего освящения неподалеку от входа в храм. Изголодавшиеся за время поста воспитанники Морского корпуса быстро пробрались через толпу поближе к фруктам и замерли, размышляя, можно ли погрызть прихваченные с возов яблоки или надо стоять смирно, как все.

Собор был уже почти полон. Солнечный свет из высоких, полукруглых вверху окон падал на собравшихся внутри, многократно усиливаясь от присутствия людей, одетых по случаю праздника особенным образом. Белоснежные мундиры штаб-офицеров лейб-гвардии Кирасирского полка, их полированные кирасы, белое облачение священнослужителей и четырехъярусный белый с золотом иконостас обращали солнечные лучи в подлинное сияние, и любому вошедшему в собор человеку в первую минуту казалось, что снаружи было вовсе не так светло, как здесь.