— Хорошо, Петр Васильевич, — сказал Невельской своему старшему офицеру— Пусть Плотник на палубу поднимется… Ну и Каменщик с ним уж на всякий случай. Думаю, вдвоем они тут вполне управятся.

Оставляя своих людей на транспорте, господин Семенов посоветовал командиру записать их мастеровыми, которых надобно доставить на Камчатку, однако имен их не назвал. Из наблюдений за привычками «мастеровых» моряки постепенно составили свой поименный список. Плотник любил дерево и постоянно стругал какие-то палки, Скорняк возился с меховой одеждой для себя и своих товарищей, Мясник и Точильщик занимались клинками, а Каменщик получил свое прозвание после того, как поправил на камбузе развалившийся в сильный шторм очаг. Все они приняли новые имена с полнейшим спокойствием, если не сказать равнодушием, и отзывались на них с той же готовностью, что и остальная команда — на свои. Были среди них еще Маляр, Кузнец, Дворник, Сапожник и другие. Каждый владел собственным набором оружия, не дозволяя ни своим товарищам, ни морякам из команды транспорта прикасаться к нему. Командовал ими Скорняк, в котором Невельской почти сразу узнал ловкача, забравшегося к нему в дормез под Севастополем.

Дождавшись появления на палубе вызванных «мастеровых», командир «Байкала» отдал приказ начать подготовку всего целиком груза к передаче на «Иртыш».

— Как целиком, Геннадий Иванович? — удивился старший офицер. — А тот, что для Охотска предназначен?

— Господин лейтенант, — сухо ответил командир. — Вам велено приготовить к разгрузке все. Потрудитесь перейти к исполнению.

В шлюпке, отошедшей спустя десять минут от «Байкала», Невельской продолжал думать об удивлении Казакевича и о том, в какой форме придется раскрыть офицерам истинную цель похода. Если инструкция на опись, ожидавшая его у командира Петропавловского порта, была Высочайше утверждена, все они обычным порядком отправятся к Сахалину исполнять свой долг. В противном же случае не только сам Невельской, но и доверившиеся ему честные люди станут государственными преступниками. Свою судьбу он решил уже давно. Теперь предстояло решить судьбу других.

Чтобы отвлечься от этих тягостных мыслей, он стал смотреть на замерший посреди бухты «Байкал». Созерцание кораблей всегда помогало ему восстановить присутствие духа. Над мачтами кружились чайки, на палубе кипела работа, все шло своим чередом, заведенным не одно столетие назад. Матросы, сидевшие на веслах рядом с ним, ровно и легко гребли к незнакомому берегу, шлюпка весело подвигалась вперед, а тысячелетний плеск волн убаюкивал и стирал всякое сиюминутное беспокойство. Неожиданно Невельскому вспомнилось лицо того штрафника, который привлек его внимание на транспорте, и сейчас оно показалось ему смутно знакомым. Впрочем, через минуту он отмахнулся от этого впечатления, решив, что, возможно, все моряки кажутся знакомыми друг другу.

На берегу его встретил вконец продрогший чиновник из Российско-Американской компании, присланный командиром порта. По случаю солнечной погоды и общей торжественности момента он принарядился в двубортный сюртук, однако явно не раз успел пожалеть об этом. Народ вокруг него был одет гораздо более основательно.

— Простите, что заставил ждать, — сказал Невельской, пожимая сильно озябшую руку. — Нужно было распорядиться о разгрузке.

— Какое там ждать, — стоически отвечал чиновник. — Мы вас раньше середины июня даже не чаяли тут увидеть.

В конце своей фразы он все же не удержался и по причине озноба, бившего тщедушное его тело, соскочил на легкое подвывание. С бухты налетал порывами весьма сильный ветер. Солнце сияло уже не так дружно, как утром, и в воздухе снова витал призрак снега.

— Идемте скорей в тепло! — подхватил чиновника под локоть Невельской.

Внезапной и напористой близостью ему хотелось хотя бы частично загладить свою вину перед этим несчастным человеком.

Те несколько минут, что потребовались им на дорогу к дому командира порта, Невельского не покидало чувство, приличествующее скорей дебютантке на балу, нежели морскому офицеру. Местные жители, не слишком, видимо, обремененные понятиями о приличиях, собирались у него на пути в группы по нескольку человек и, ничуть не стесняясь, разглядывали его как девушку, впервые явившуюся в свет.

— Вы уж н-не обессудьте, господин капитан-лейтенант, — заикнулся дрожавший от холода чиновник. — Народ здесь прямой, а суда из России у н-нас крайне редко бывают. Тем более с грузом.

— А под чужими флагами?

— Да почаще, чем русские… Англичане з-заходят, американцы. Эти вообще ведут себя как дома.

Подниматься в гору по довольно широкой улице, неровно обозначенной с обеих сторон приземистыми домишками, было затруднительно. Выпавший ночью обильный снег успел растаять, и грязь повсюду размокла, обратившись в маслянистую черную кашу, вязко липшую к сапогам. Тротуар здесь отсутствовал, но по какой-то причине никому не приходило в голову бросить вдоль домов хотя бы пару досок. Наслаждаясь многоцветием обступивших его ароматов, которых так недоставало на море и в которые даже запах чавкающей под ногами грязи вносил необходимую лепту, Невельской, однако же, безотчетно тревожился по поводу своих сапог. За время похода он совершенно привык видеть их в идеальной чистоте, а тут они в считанные минуты стали похожи на бесформенные ноги доисторического глиняного чудовища. Земля, подобно радушной хозяйке, приветствовала давно не ступавшего на нее моряка, цепко хватала его, будто целуя ноги, причмокивала и не желала от себя отпускать.

Впрочем, не только сошедшему на берег офицеру в этом смысле приходилось нелегко. Пара щуплых, перепачканных в последней степени мужичков изо всех сил пытались выдернуть из грязи застрявшие сани с грузом оленьих шкур. Почему они вздумали перевозить свой товар на санях в середине мая, оставалось загадкой, однако решимость их к достижению цели была выше всяких похвал. Они дергали, толкали и тянули свою нелепую накануне лета повозку с таким усердием, словно в награду за ее высвобождение могли прямо сейчас и прямо отсюда, и едва ли не на этих самых санях попасть в царство небесное. Тем не менее, завидев приближающегося Невельского, они как по команде бросили тщетные потуги, выпрямились и, тяжело дыша, уставились на мерно шагавшего вверх по улице моряка.

Среди обитателей Петропавловска он заметил детей — сначала двух мальчиков, державшихся за руки и прятавшихся позади большой бабы в черном зипуне, а потом совсем маленькую сонную девочку, сидевшую на руках у высокого казака с бледным болезненным лицом. Невельской успел удивиться тому, что их привезли в такую даль, и тому, как они сумели перенести столь длительное, почти кругосветное плавание из России, но уже в следующее мгновение догадался, что никто и никуда их не вез, поскольку русские живут здесь давным-давно, а стало быть, они тут и родились. Мысль о рождении здесь детей, несмотря на всю ее простоту и обыкновенность, почему-то вдруг задела его, и это место в его глазах стало иным оттого, что здесь рождались дети.

Одежда собравшихся на улице людей напомнила Невельскому костюмы хористов из оперы, которую он слушал в Лиссабоне с великим князем ровно три года назад. Тот хор, насколько он помнил, изображал еврейских рабов, томившихся во вражеском плену. Правда, в отличие от португальских певцов, жители Петропавловска выглядели отнюдь не театрально. Их грубые, потрепанные одеяния были настоящими. К тому же в опере ни один человек со сцены на него не смотрел. Здесь же невольно рождалось ощущение, что, если кто и должен запеть, то разве что он — так пристально и как будто ожидая чего-то, все эти люди следили за ним.