года и знали, как дискутировать, не перебивая и не принижая друг друга. Поэтому и разговор звучал так непринуждённо. Мне очень захотелось влиться в такую группу.

Именно тогда я впервые обратил внимание на Беатрис. Поскольку кампус был небольшим – менее пятисот студентов, – я наверняка видел её и раньше, хотя не мог вспомнить, когда и где. Она говорила быстро и постоянно поправляла пальцами тёмные волосы, сметая их с высокого лба и откидывая назад или в сторону. Все черты её лица были напряжёнными, а язык острым. Она тщательно строила предложения, хотя порой они звучали несколько спонтанно.

Увидев, что я наблюдаю за ней, она жестом пригласила меня присоединиться к компании. Я спрятал газету под мышку и сел в большое кожаное кресло рядом с ней.

– Мы говорим о Фрейде, если тебе интересно. Читаем к сегодняшнему занятию его работу «Недовольство культурой». Это наша небольшая разминка. Ты ведь третьекурсник, верно? Значит, вы ещё этого не проходили. Поэтому позволь мне ввести тебя в курс дела. Фрейд переформулирует вопрос Гоббса. Как мы, люди, справляемся с хаосом? Как приспосабливаемся к худшим сторонам человеческой природы, и что это означает для наших обществ? Гоббс считал, что для поддержания порядка в обществе должен существовать суверен. Фрейд знал, что никакого суверена нет. Но угрозы насилия и похоть создают особые точки напряжённости в нашей цивилизованности. Каким образом разрешить это напряжение в цивилизованном сообществе? Обязательно ли оно должно являться источником тревоги? Неужели наша социальная участь – находиться в состоянии постоянного противостояния нашим инстинктам?

Остальные с интересом слушали её спич, но затем один за другим потихоньку удалились. Мы сидели вдвоём в почтовой комнате. Утреннее солнце низко светило сквозь окна на уровне земли, и яркий свет разделял это маленькое подземное помещение на плоскости – из-за чего мы оказались в меньшем пространстве, где были хорошо освещены и находились одни. На миг показалось, что я в трансе: слушаю её, заворожённый узорами веснушек на её бледной коже. Её большие светло-розовые очки не могли скрыть оживления в глазах.

– Итак, ты уже читал Гоббса. Как думаешь, он прав? Думаешь, действительно существует суверен, который защищает нас от хаоса и анархии? Погоди-ка. А как тебя зовут? Я Беатрис, но все зовут меня Би. Я точно раньше видела тебя здесь.

Она часто задавала второй или третий вопрос, не дав мне ответить на первый. И в тот раз я тоже не успел назвать своё имя.

– А что думаешь о Фрейде? Думаю, что ты ещё не читал. Но ведь у тебя наверняка есть какие-то идеи?

Я молчал, потому что думал о том, как она только что вкратце описала всю историю моего отрочества. Напряжение, о котором она говорила, являлось именно тем, что мой отец передал Тиму и мне (даже не поинтересовавшись, готовы ли мы к нему). И все его произносившиеся вполголоса замечания о женщинах, которых он якобы «не замечал», только усиливали эту напряжённость. А косые взгляды и не слишком скрываемое внимание к их телам, «спонтанные вопросы» о том, бывали ли они когда-нибудь в Такоме, все его оценки их «талантов» – всё выглядело проявлением горячего желания, которое он едва мог подавить. Нам становилось стыдно. И не из-за того, что у нас самих никогда не проскакивало таких же мыслей, а потому что мы не хотели знать, что у него такие мысли и желания тоже есть. Всякий раз, когда он при нас начинал свои заигрывания с дамами, мы пытались отстраниться от него – как маленькие дети, засовывающие пальцы в уши, чтобы заглушить то, чего не желают слышать.

– Большинство из нас отказались от идеи суверена, не так ли? А ты?

Мне всё же удалось задать ей свой вопрос, несмотря на мою некоторую рассеянность.

– Пожалуй, да. Но в моём случае это получилось очень непросто. Мой отец – хирург-ортопед. И он любит «играть в Бога»: манипулирует костями людей, вправляя их на место. Некоторые пациенты так и считают, что он – Бог. А ещё он играет роль суверена в нашем доме. Моя мама, например, очень боится его. Она набожная католичка, верит в главенство моего отца и каждый день ходит молиться в церковь. А ещё знает имена и подвиги всех святых. А ты какого вероисповедания?

– Я еврей по происхождению, но мы почти не отмечаем религиозных праздников. Может быть, раз в год. Но никакой бар-мицвы. Чисто культурный опыт.

– Слушай, извини, но мне нужно идти. Так как тебя зовут?

– Джонатан. Как принца в Ветхом Завете, – с готовностью отозвался я. – Сына царя Давида.

– О, принц! Так бы и не догадалась.

– Джонатан Уэллс. Я продаю магию и заклинания, – продекламировал я, процитировав Макэнери. Хотя тут же пожалел, потому что воспоминания нахлынули на меня с новой силой.

– Это откуда? – спросила Беатрис.

– Гилберт и Салливан.

Мы встали одновременно. Невольно отметил, что она почти такого же роста, как и я. Хотя раньше всегда считал, что мужчина должен быть выше женщины (как мой отец выше матери), в этот раз я почувствовал себя рядом с Беатрис очень комфортно. Это рядом с Дафни я остро ощущал недостаток собственной стати…

Выходя за дверь вместе с Би, я подумал, что наш одинаковый рост – словно некий пакт между нами. Меня тянуло к ней, как к неподвижному перводвигателю, о котором писал Аристотель и которого я так и не смог найти в Дафни.

Мы снова встретились в тот вечер в кафе «Литтл Кампус Инн» после наших семинаров. Би сидела за барной стойкой и разговаривала с подругой, но, когда я подошёл, разговор мгновенно прекратился, и она повернулась ко мне. Беатрис накрасила губы розовой помадой, а волосы аккуратно убрала назад. На ней были джинсы и белая блузка из рифлёной ткани с овальным вырезом, обрамлявшим кожу на шее, как картину. Сквозь запахи алкоголя и затушенных в пепельнице сигарет я почувствовал лёгкий аромат её духов – свежесть амброзии. Она была столь же оживлённой, как и утром: глаза блестели, а щёки надувались, когда она смеялась, и разглаживались, когда слушала.

– Ну, как прошёл Фрейд?

– Предсказуемо, – ответила она. – Не хочется думать, что всё так мрачно. Да, знаю: напряжение существует. Но я его не чувствую или не хочу чувствовать. А ты?

– Это наша первая «Критика чистого разума». Не очень приятное чувство – я не нашёлся, что бы ещё такого ответить.

– А разве нам обязательно говорить о книгах? – озорно спросила она и рассмеялась. Её низкий голос разделился на несколько регистров: сопрано с более