раз я такого не сделаю. Мне даже показалось, что потемнела отцовская борода – там, где на щеках появились складки. Никогда не видел его таким грустным, таким опечаленным.

Когда мне исполнилось одиннадцать лет и я стоял рядом с отцом у раковины, пока тот брился, казалось, что мой папа – бог всего на свете: рассудительности, точности и пророческого понимания того, как устроен мир. Теперь он выглядел растерянным, неуверенным в будущем, не доверяющим своим хвалёным инстинктам, принёсшим, по его словам, такой «успех в жизни». Он больше не выглядел божественным, он стал простым человеком, совершившим свою долю ошибок. Одни из них достались ему по наследству, а другие он допустил сам. Я почувствовал к нему такое сочувствие, какого никогда не испытывал раньше.

– Между моим и твоим телом никогда и не было никакой путаницы, – твёрдо произнёс папа, напирая. – Ты всегда был невысоким, маленьким, худым. Тебе требовался толчок к росту. К энергии и структуре. Тебе требовалось узнать, что такое настоящая жизнь улиц. Что такое нужда. Это то, чему должен научить отец. Не понимаю, почему ты теперь так неблагодарен? Неужели так трудно принять мою помощь?

– Разве помощь не зависит от конкретной формы, которую принимает? Подталкивать меня к тому, к чему я оказался не готов, – странная форма помощи. Мне было всего четырнадцать, когда ты отправил меня к той девушке. И она вовсе не стала частью какого-то праздничного обряда посвящения, не так ли? У неё имелась конкретная цель. Она стала лишь агентом, которому надлежало вылечить меня – правда, не знаю, от чего именно. Разве ты не мог дать мне шанс вылечиться самому, даже если ты решил за меня, что именно мне нужно? Зачем было торопиться? Разве нельзя подождать, пока я стану готов?

– Я сделал то, что сделал бы любой любящий своего сына отец.

– Правда? А твой отец делал для тебя то же, что ты сделал для меня?

– Не хочу больше говорить об этом. Разговор окончен. Только прошу тебя поразмышлять об этом ещё раз, когда не будешь так зол. Попробуй посмотреть на ситуацию с моей точки зрения. Если сможешь – то, думаю, увидишь всё совсем по-другому. Уж точно я не хотел причинить тебе боль. Ты всё неправильно понял. Я просто делал свою отцовскую работу. Теперь, Джонатан, займись своей. И повзрослей уже!

Он никогда не выглядел таким умоляющим и грубым одновременно. На минуту я застыл на месте после того, как он вышел из комнаты. Может быть, он во многом и прав. Возможно, именно это и нужно сейчас делать – взрослеть. Но я подозревал, что большая часть работы уже сделана.

* * *

Я поднялся в свою комнату, собрал книги и одежду в кучу и бросил их в рюкзак: чувствовал внутреннюю готовность оставить позади свой дом, с его комфортом и страданиями. Затем вызвал такси, а когда сел на скрипучее заднее сиденье и направился к станции в Оссиннинг, ощутил внутри некий активный элемент – гармоничное сочетание лёгкости и весомости, столь же новое для меня, как и моё освободившееся накануне тело.

Глава 20

В подвале Федерального корпуса, где проходило большинство наших занятий, имелось три просторных помещения. В передней комнате, расположенной наполовину под землёй, находились сотни крошечных почтовых ящиков: по одному на каждого студента. Я проверял свой каждое утро, хотя бы для того, чтобы вытащить номер “The Wall Street Journal”, на которую отец подарил мне подписку. Я извлекал его максимально аккуратно, ведь он целиком заполнял маленький ящик. А затем сразу начинал складывать его, пряча между своими книгами, чтобы никто ничего не заметил. Уверен, ничто не могло считаться более постыдным в Святом Иоанне, чем прослыть студентом, читающим официальные отчёты крупного бизнеса и промышленности. И всё же тем утром я застыл, всё ещё держа газету в руках.

Дело было весной, на третьем курсе. Два года после нашей ссоры мы с папой почти не разговаривали, и пропасть между нами всё увеличилась. Так что когда он начал присылать мне газету, я воспринял этот жест как предложение мира. К тому времени он уже продал свой бизнес. Я наблюдал со стороны, как он, превратившись из владельца бизнеса в простого сотрудника компании, теряет независимость и жизненный вектор. Дэнни рассказал мне, что Аднан исчез задолго до этого, и теперь в семье никто не упоминал его имени. Белокурая Светлана изредка появлялась за завтраком, а Тедди проносился по подъездной дорожке на ревущем мотоцикле «Триумф», рассыпая гравий с круглой площадки на траву под дикой яблоней. Избегать общения с ними не составляло для меня труда. Они тоже старались не сталкиваться со мной, хотя вероятность того, что из моего рта вылетят сердитые неприятные вопросы, в тот момент была уже невелика. Впрочем, в основном я держался подальше от дома, поскольку переехал из общежития в съёмную квартиру – на верхнем этаже коричневого дома с черепичной крышей на Принс-Джордж-стрит.

В колледже Дафни и Пэт не вернулись на второй курс. Роджер – мой сосед по комнате на первом курсе – исчез так же, как и появился, без объяснения причин и не оставив никаких следов. Билл так разрывался между учёбой, таверной «Миддлтон» и дружбой с другими официантами, что мы почти не виделись. А если и встречались, то нервно и не слишком подробно обсуждали прошедшие за неделю лекции. Таким образом мы старательно обходили друг друга… и неразрешённые вопросы о его предательстве.

Проходившие дважды в неделю семинары поглощали большую часть моего внимания. Хотя я по-прежнему не вносил большого вклада в общие дискуссии, ограничиваясь одним-двумя предложениями, теперь всё же почувствовал некоторый прогресс в понимании материала. К тому времени, когда мой класс дошёл до эпохи Просвещения, я уже мог с уверенностью сказать, что понимаю многое, а не только разрозненные отрывки – так что даже мог теперь участвовать в вечерней беседе.

В то утро, доставая газету из ящика, я подумал, что в комнате никого больше нет, и пробежал глазами по первой странице. Затем рассеянно начал читать статью со средней колонки. В ней рассказывалось о маленьких точках света, проходящих под землёй по тонким кабелям, обменивающимся информацией друг с другом. Я так увлёкся, что не заметил нескольких студентов, сидевших позади меня, пока их разговор не отвлёк меня от чтения. Я услышал слова «культура» и «недовольство» и понял, что это старшекурсники говорят о Фрейде. В их разговоре чувствовалось лёгкое подтрунивание. Они обсуждали подобные темы уже три с лишним