исключает другое. Нельзя презирать торговцев и ростовщиков в одной религии и принимать в другой. Все религии разделяют веру в то, что Божью любовь нельзя купить. Значит, кто-то неправ. Если только ты не приспосабливаешься под них, чтобы принять их деньги и гостеприимство, а затем отвергнуть их.

– Но Аднан этого не говорил, Джон, – заступился за своего гостя папа.

– Я знаю, что не говорил, но именно это имел в виду, – парировал я. – Он будет брать от тебя то, что хочет. И даже называть тебя святым, пока живёт в твоём доме. Считал бы он тебя таким же святым, если бы не пользовался благами твоего гостеприимства?

Я чувствовал, как желчь поднимается в моей груди и обжигает горло, словно отрыжка. Пришлось даже закрыть глаза, чтобы отгородиться от Аднана. Я представил себе христоподобного праведника: длиннобородого мужчину в рясе, переворачивающего столы торговцев и рассыпающего серебряные монеты по полу. Я чувствовал себя его соратником по крестовому походу – его служителем, пререкающимся со злодеями и спихивающим их с лестницы храма. Мне нравилось воображать себя библейской фигурой хотя бы для того, чтобы компенсировать свои прегрешения против Дафни. Возможно, именно моё плохое обращение с ней привело к тому, что я стал непочтительно вести себя в собственном доме.

– Осторожно, – предупредил папа, глядя на меня. – Ведь Аднан наш гость.

– Я знаю, что он наш гость, но это не значит, что я должен соглашаться со всем, что он говорит, не так ли? – снова начал пререкаться я. – Его слова звучат как краснобайство. Я знаю, как бы ты это назвал, если бы мы были наедине. И почему он более прав, чем раввин или священник? Потому что он из Индии? Раввин хотя бы представляет наши родовые духовные традиции!

– Суфизм – древняя религия, Джонатан. Мы не проводим тех различий, которые проводите вы. Для нас это не важно.

Старые деревянные стулья родителей заскрипели. Они посмотрели друг на друга, и каждый взглянул на меня со смутным беспокойством, как будто я подхватил очень заразную болезнь. Папа погладил бороду – сдерживающий жест, которого я раньше не видел.

– Пусть он задаст свой вопрос ещё раз, Арнольд, – предложил Аднан.

– Да не берите в голову. Я не хочу больше ничего говорить. Продолжайте лучше вы. Всё неважно. Представьте, что меня здесь нет. Или что я не проронил ни слова, – подытожил я.

Аднан снова начал говорить, но я уже не обращал на него внимания. Не хотелось больше ничего слышать. Оставалась лишь надежда, что мама или папа, движимые каким-то родительским инстинктом, спросят меня, всё ли в порядке. И, может быть, заметят неладное и выслушают, когда объясню, какие страдания я причинил Дафни и самому себе.

После ужина папа взял меня за руку и отвёл в сторону. Он усадил меня в библиотеке – где чуть раньше Аднан пел мантры – и закрыл за собой двери. В комнате всё ещё пахло благовониями. Я огляделся вокруг и обратил внимание на ряды книг вдоль стен, удивившись тому, сколь многие из них я могу узнать по тонкой полоске цвета и рисунку на корешках.

– Что, чёрт возьми, с тобой такое? Очень плохо выглядишь. И одежда плохо на тебе сидит. Твоё тело явно не в форме. Согласен, ты не обязан соглашаться с Аднаном, но не нужно так конфликтовать. Раньше ты был таким кротким мальчиком. Что случилось? – спросил он, всматриваясь в моё лицо, в поисках ответа на вопрос, куда делась моя былая доброта. Он протянул ко мне свою искалеченную правую руку. На одну волшебную секунду мне показалось, что он собирается погладить меня по голове или сочувственно положить руку на плечо. А объятия меня бы просто потрясли. Если бы я попросил о таком, уверен, отец твёрдо заявил бы, что мужчины так не поступают – во всяком случае, наши мужчины. Но он лишь поднял вверх скрюченный указательный палец.

– Погоди, всё становится на свои места. Я знаю, к кому тебя отправить. Этот парень великолепен. Ты просто выведен из равновесия. Это очевидно. Даже я вижу, хотя я и не эксперт. Что в этой школе делают с тобой такое? Похоже, там задурманивают голову. Уверен, мама тоже беспокоится о тебе. Может, с тобой что-то не так, хочешь поделиться со мной?

– Никак не ожидал, что в нашем доме будет жить незнакомец, – начал объяснять я, опасаясь раскрыть ему правду. – Со мной всё в порядке. Я не болен. Просто стало интересно, что скажет твой Аднан, если я вспомню этот отрывок из Библии. Я же не называл его дурными словами – вероотступником или кретином.

Я уже наказал себя – тем, что подверг цензуре действительно волновавшие меня мысли. Но в тот момент вдруг понял, что могу довериться отцу не больше, чем Дафни. И не смогу признаться в том, как я вёл себя по отношению к ней: потому что отец был виноват в моём поведении едва ли не меньше, чем я сам.

– Ладно, но всё равно запишу тебя на приём, – медленно произнёс отец. – Раз что-то или кто-то сделал тебя токсичным, то я хочу помочь тебе разобраться во всём этом. А не смотреть на проблемы сквозь пальцы. Ты ведь помнишь, как я обычно говорю в таких случаях?

Я не был до конца уверен, какую фразу он имеет в виду, что подошла бы к ситуации.

Например, можно такую: «Ничего не решать – тоже решение». Он произносил это бесчисленное количество раз, хотя эти слова никогда и не укладывались у меня в голове. Просто не мог понять, что именно решается отсутствием решения. А может быть, в этом и заключался смысл? Ничего не решается – и ты навсегда остаёшься в том же паршивом положении, в котором находился всегда.

– Я запишу тебя на особую форму радикального массажа, рольфинг. Мэтью прекрасно знает, как проникнуть в мышцы и суставы, как прорваться сквозь узлы. Но будь готов: это далеко не тот массаж, что приносит удовольствие. Гораздо более напряжённый. Думаю, такой идеально тебе подойдёт. Хорошенько встряхнёт тебя, поможет тебе вылезти из своей головы. Давай договорюсь на завтра? Полагаю, ты здесь ненадолго. Кстати, с каких это пор ты цитируешь Библию?

Вопрос отца повис в воздухе без ответа.

Глава 19

Поднимаясь на лифте в папин офис, я нервничал, чувствуя себя обманутым и в то же время – отвергнутым. Хотя я не мог поведать отцу, что у меня на самом деле на душе, он догадался о наличии