Он тяжело поднялся, прошел на кухню, выпил стакан воды ивернулся в кресло. Если они начали ставить «красные флажки», то не успокоятся,пока не загонят его под пули, это он твердо знал. И видимо, это не милиция. Этогораздо хуже, если он не сумел заметить наблюдения. Значит, ребята из другойконторы. Как раз той, которая и занимается киллерами. Тогда ему будет оченьсложно уходить. Очень сложно.

Теперь следовало продумать всю ситуацию до конца. Ошибитьсятут нельзя. Если он не сумеет правильно все просчитать, то это будет егопоследняя ночь, проведенная на воле. За его «подвиги» ему пять раз дадутпожизненное заключение и еще столько же раз смертную казнь. Надеяться на ихневедение глупо. Раз они сумели его найти, раз сумели его вычислить, значит,уже знали о нем нечто такое, что привело их к его дому. И они не уйдут, пока ихпредположения не перерастут в уверенность. Ждать, когда за ним придут, ему нехотелось.

Он потушил свет во всех комнатах, проверил ставни и двери иотправился спать, словно больше его ничего не интересовало. Лежа в постели, ончутко прислушивался к звукам, доносившимся с улицы. В эту ночь он почти неспал. У него имелось несколько вариантов отхода, и он выбирал самый надежный,самый верный из них, чтобы наверняка оторваться от тех, кто сейчас наблюдал заего домом.

Утром, поднявшись, как всегда, очень рано, он с привычнойаккуратностью убрал постель. Холостяцкая жизнь имела свои преимущества и своинедостатки. Он никогда и никого не пускал в свой дом. Даже уборку он производилсобственноручно, хотя делал ее не всегда тщательно и хорошо. Поэтому в доме всамых разных местах годами накапливалась пыль, которая затем попадала в еголегкие. Именно поэтому он всегда был немного раздражителен и чуть-чутьподкашливал, словно заразился туберкулезом во время своих «командировок» всеверные лагеря.

В шестидесятые годы одним из самых изощренных издевательстви пыток со стороны лагерного начальства было следующее. Здорового парня сажалив одну камеру с двумя-тремя другими заключенными, у которых была открытаястадия туберкулеза. Они постоянно харкали, в камере стоял невыносимый смрад, издоровый человек в течение недели, от силы двух, сам заболевал туберкулезом.Внешне все было чисто, никого не били, не применяли пыток. Но на самом деле этобыла самая страшная пытка, так как заболевший становился «хроником» и егоучасть отныне была решена раз и навсегда. В лучшем случае он оставался тяжело больныминвалидом. В худшем его отправляли на самые тяжелые работы, и он погибал там,надорвавшись от собственной болезни, уже начинавшей грызть его изнутри, инепосильного труда, который был ему противопоказан.

Полухин дважды чудом избежал заражения. Впрочем, случайноститут никакой не было. Он пообещал своим сокамерникам, что если он заразится, топорешит обоих, и оба несчастных туберкулезника харкали и кашляли только в своиподушки, опасаясь поворачиваться в его сторону.

Он ходил по дому, все еще прикидывая, как ему поступить.Было уже достаточно светло, солнце поднялось над горизонтом, а он все ещебесцельно ходил по дому. У него была только одна попытка, и он это отчетливопонимал. Сделать вторую ему уже не дадут. Значит, у него должно было всеполучиться с первого раза.

Дачу Хорькова оцепили со всех сторон. Оперативники помнили овчерашней неудаче, когда Полухину удалось непонятным образом уйти отнаблюдения. Второй раз такого не должно было случиться. Около тридцати человекрассредоточились вокруг дачи. По данным наблюдавших за дачей сотрудников ФСБ,кроме самого хозяина и его спутницы, на даче находилось не менее пяти-шестиохранников. И это не считая еще нескольких человек обслуживающего персонала —повара, домработницы, сторожа, садовника.

Машков подъехал к даче вместе с Дронго. Они терпеливо ждалиусловленного сигнала. Сотрудники исходили из того, что боевики Хорькова могутоказать вооруженное сопротивление. Машков ждал, когда все займут свои места.Кроме того, было известно, что по утрам двое боевиков ездят за газетами,которые приходили на ближайшую почту в дачном поселке.

Дронго сидел молча. Он смотрел в окно. Несмотря на летниймесяц, было прохладно, сказывалась близость реки и леса. Он, как и Машков,понимал, почему именно Машкову было поручено руководство этой операцией. Назадержание хромого Полухина, который жил один в своем доме, был посланподполковник Левитин с пятью сотрудниками. Земсков отправил своего любимчикадля оформления формальностей и ареста одного человека, тогда как Машковудосталось настоящее гнездо бандитов, где половина из них могла оказать непросто вооруженное сопротивление, но и дать самый настоящий бой сотрудникамФСБ. В любом случае все шишки должны были достаться Машкову, руководившему этойоперацией. Злопамятный Земсков не простил полковнику его демонстративнойподдержки Дронго в Чогунаше. Кроме того, он разрешил самому Дронгоприсутствовать во время ареста Хорькова, чтобы в случае необходимостиподставить не только Машкова, но и эксперта. Конечно, Земсков испытывал чувствоблагодарности к непонятному человеку, сумевшему неизвестным для него образомраскрыть преступление в Чогунаше. Но он считал, что его благодарность имеетсвои пределы и эксперт уже получил свою долю.

— Они начнут отстреливаться, — задумчиво сказалДронго, обращаясь к Машкову, — при этом может погибнуть много людей.

— А что нам делать? Мы оцепили дачу со всех сторон.Даже если считать всех, кто находится на даче, их там не большедесяти-двенадцати человек. Нас тридцать. Со мной группа захвата. В любом случаемы обязаны арестовать Хорькова и его спутницу. Я же не могу предлагать имсдаться и вообще посылать к ним парламентеров.

— Конечно, нет. Ваше руководство не одобряет такихдействий.

— А если пойду я? — вдруг предложил Дронго.

— Вы? — изумился Машков. — Нет, так нельзя.

— Почему? Никто же не говорил, что вы обязательнодолжны рисковать головами своих парней. Это неразумно, полковник. Мне кажется,что я смогу убедить Хорькова и его спутницу не оказывать нам ненужногосопротивления.

— Вы слишком серьезно к ним относитесь, — сказалМашков. — По-вашему, мы должны всерьез считать их своими противниками?

— По-моему, да. Не забывайте о том, что они придумали вЧогунаше. Это хитрые и опасные люди.

— Мы их возьмем, — сжал губы Машков. Дронго нестал спорить. Полковник был умным человеком, но и его подводило чисто служебноеотношение в этому аресту. Как и другие офицеры ФСБ, Машков считал уголовниковшпаной, которую нельзя рассматривать в качестве равного противника. Если вмилиции к уголовникам относились как к равным врагам, то в ФСБ на эту публикусмотрели с некоторым пренебрежением.

Два телохранителя Хорькова выехали в автомобиле, и послеэтого был подан условный сигнал. Машине дали возможность проехать около пятисотметров и только тогда остановили. Без лишнего шума и без всякого промедленияобоих бандитов вытащили из автомобиля и обезоружили. Операция была проведенамолниеносно. Машкову доложили об этом через минуту.