– Это вам, Клава. Я, конечно, не волшебник, но кое-что достать еще могу. У вас растет сын, и ему нужно хорошо питаться.

На глазах Клавы показались слезы. Она легким движением руки смахнула их платочком и стала убирать со стола принесенные продукты. Она вышла на кухню и вернулась в комнату с кастрюлей, в которой находился сваренный картофель.

– Вы уж меня извините, Борис Львович. Садитесь за стол. Сейчас мы с вами устроим небольшой праздник. Нарежьте, пожалуйста, сала и откройте водку. Давайте выпьем за наше знакомство.

Пока она раскладывала картофель по тарелкам, Эстеркин нарезал сало, хлеб и разлил по рюмкам водку. Он поднял рюмку и улыбнулся.

– За знакомство, Клава. За эти безумно красивые глаза, которые принадлежат вам, – произнес он.

Они чокнулись рюмками и, выпив водку, стали закусывать ее картошкой и салом. Борис Львович снова разлил водку по рюмкам и предложил выпить за хозяйку дома. Они снова выпили. Алкоголь снял с Клавы скованность, и она стала болтать всякие глупости, от которых смеялась сама и веселила своего гостя. В какой-то момент Эстеркин обнял захмелевшую от выпитой водки женщину. Она замерла от неожиданности и пристально посмотрела ему в глаза. Он прижал ее к груди и ощутил, как мелко задрожало все ее тело. Дыхание стало глубоким и прерывистым. Его правая рука скользнула по спине, задержалась около бедра, а затем скользнула под подол платья.

– Не надо, Боря! – тихо прошептала она. – Не надо, Борис! Я еще не готова к этому. Ты же меня вообще не знаешь, и я тебя тоже.

Несмотря на эти слова, ее рука уже расстегивала его поясной ремень. Он поднял ее на руки и, слегка покачиваясь, понес к кровати. Она быстро стянула с себя платье, а затем расстегнула лифчик. В этот момент кто-то громко и настойчиво постучал в дверь. Клава вздрогнула и с испугом посмотрела на раскрасневшегося Эстеркина. Оттолкнув его от себя, она быстро вскочила с кровати и стала натягивать платье. Подойдя к зеркалу, она поправила прическу и направилась к двери.

– Клава! У тебя соли не будет взаймы? – услышал Эстеркин женский голос. – Решила сварить суп, сунулась, а соли нет.

– Погоди минуту, Валя. Я сейчас посмотрю. Где-то у меня была соль, – произнесла Клава.

Она прошла в комнату и, нагнувшись, стала шарить рукой в шкафу. Достав из него банку с солью, она отсыпала ее на листок газеты и пошла к двери. Отдав соседке соль, она закрыла дверь на ключ и посмотрела на притихшего Бориса Львовича, который уже успел перебраться с кровати на диван. В комнате повисла тишина.

– Ну что, Клава? Может, еще выпьем? – обратился к ней Эстеркин.

– Извини меня, за минутную слабость. Думаю, что лучше будет и для тебя и для меня, если ты уйдешь. Можешь забрать свои продукты, я не обижусь.

Он встал с дивана, подпоясался ремнем и направился к двери. Остановившись, он обернулся и посмотрел на нее.

– Можно мне еще раз прийти к тебе? – спросил он.

– Можно, – тихо ответила Клава и присела на стул.

Он вышел из квартиры и плотно закрыл за собой дверь.

***

Романов открыл глаза оттого, что кто-то прикоснулся к его руке. От неожиданности он вздрогнул и посмотрел на молоденькую девушку, которая наклонилась над ним.

– Солдатик! Может, есть хочешь? – спросила она его. – Я смотрю, ты вообще сегодня ничего не ел.

Несмотря на чувство голода, он отрицательно покачал головой.

– Спасибо, сестренка, я есть не хочу. Сама поешь, смотри, какая ты худенькая.

Девушка улыбнулась.

– Да ты не стесняйся! Вот, угощайся, – произнесла она и положила на столик перед ним две картофелины, соленый огурец и кусок черного хлеба. Он посмотрел на нее и, взяв в руки картофелину, начал ее чистить.

– Ты, похоже, из госпиталя? Как там, на фронте?

Он, молча, кивнул головой и сунул картофель в рот. Прожевав его, он взял в руки огурец и надкусил его.

– Ты права, я действительно из госпиталя. Вот еду домой в Казань, там меня ждет мама. А ты куда едешь?

– Хотела податься на фронт, но меня не взяли. Говорят, что молодая. Вот направили учиться.

– На кого? – поинтересовался он.

Она задумалась, что ему ответить. Врать не хотелось, а сказать правду она не могла, так как направлялась в школу радисток, которая недавно открылась в Подмосковье. Павел сразу все понял и не стал больше спрашивать ни о чем. Доев остатки пищи, он поблагодарил ее и снова закрыл глаза. Перед глазами вставали знакомые лица – Александра Тарасова, Воронина, капитана Абвера Ганса Ноймана.

Неожиданно ему стало жалко себя. Он невольно представил мать, ее полные слез глаза. В следующую секунду он готов был благодарить Бога, что тот подарил ему жизнь в этом кровавом кошмаре.

Перед глазами Павла снова всплыла та страшная картина, когда рано утром, неожиданно для раненых и медицинского персонала, в палатах госпиталя появились люди из НКВД в сопровождении хирурга.

– Вот этот, этот, – произносил хирург, указывая на койки, на которых лежали раненые бойцы.

Сотрудники особого отдела, не обращая внимания на крики, хватали лежавших на койках «самострелов» и вытаскивали их из палаты. Однажды Романов был свидетелем проводимого военврачом второго ранга инструктажа медперсонала, где он хорошо поставленным голосом лектора инструктировал врачей и медсестер, как выявлять бойцов-«самострелов». Сердце Романова тогда невольно екнуло от испуга. Он с нескрываемым волнением посмотрел на сидевшую рядом с ним медсестру, а затем перевел взгляд на свою раненую ногу.

– Кто из вас еще не знает, что такое «самострел»? – произнес врач и посмотрел на группу притихших медсестер. – По своей сути – «самострел» – это храбрый, не боящийся боли дезертир. Итак, перейдем к живым примерам из моей практики. При «самостреле» боец стреляет в себя с близкого расстояния или чаще прямо в упор, поэтому у него около раны образуется ожог, и хорошо заметны следы от пороховых газов, вырывающихся из ствола оружия. По этим признакам мы с вами и отличаем самострелов от обычных раненых бойцов. Однако есть категория «самострелов», которая во время обстрела позиций специально поднимают руку над окопом и держат ее до тех пор, пока не получат ранение. Здесь мы визуально отличить «самострела» не можем, так как на теле отсутствуют следы ожога. Этот метод называется у бойцов «Голосовать на выборах». Здесь должны хорошо работать сотрудники НКВД по выявлению указанных лиц. Запомните, что все «самострельщики» люди весьма изобретательные. Многие из них простреливают себе руки и ноги через какой-нибудь предмет: жердь, планшетку, сапог. Однако и здесь можно легко определить «самострела». Хороший хирург легко обнаружит в ране бойца остатки посторонних предметов, через которые производился выстрел.

Он сделал паузу и, взглянув на притихший персонал, продолжил:

– Коллеги! Когда «самострелы» поняли, что медики научились хорошо выявлять подобные ранения, они пошли дальше и стали стреляться через смоченную в собственной моче тряпку, через котелки с водой. Как вы, наверное, поняли, что все эти предметы скрывали пороховой ожог, а сукно или крошки металла в ране бойца объяснялись довольно просто, тем, что на бойце всегда есть какая-то одежда. Хочу довести до вас еще один способ членовредительства, так называемый «самоподрыв». Все предельно просто. Боец берет гранату, привязывает к чеке веревочку, крепит ее на сучке дерева, а сам прячется за его толстый ствол. Затем он высовывает руку из-за дерева, дергает веревку, взрыв, ранение, госпиталь. В минометных подразделениях «самострелы» после опускания мины в ствол миномета не убирают кисть руки от обреза ствола, и вылетающая из ствола мина своим оперением кромсает ладонь.