Альфред Шнитке. 1976. Эту фотографию композитор подарил Юрию Карякину в дни работы над «Преступлением и наказанием» в Театре на Таганке

Юра не сдался, выкарабкался и через полгода перенес еще операцию на сердце. И когда узнал о том, что у Шнитке случился новый инсульт, написал ему в письме:

Дорогой Альфред Гаррьевич!

Думая о Вас, слушая Вас (едва ли не с первого нашего знакомства и до сегодняшнего дня), я всегда чувствовал, но никак не мог вспомнить какой-то мотив, какие-то слова, прямо относящиеся, по-моему, к Вам. А сегодня – вдруг вспомнил. Это – надпись Анны Ахматовой на одной ее поэме («Триптих»), хотя надпись эта относится, конечно, ко всей ее поэзии, ко всей ее музыке, как и к Вашей.

Вот она:

И ты ко мне вернулась знаменитой,

Темно-зеленой веточкой повитой,

Изящна, равнодушна и горда…

Я не такой тебя когда-то знала,

И я не для того тебя спасала

Из месива кровавого тогда.

Не буду я делить с тобой удачу,

Я не ликую над тобой, а плачу,

И ты прекрасно знаешь почему.

И ночь идет, и сил осталось мало.

Спаси ж меня, как я тебя спасала,

И не пускай в клокочущую тьму.

Пусть Ваша музыка, вернувшись к Вам знаменитой, спасет Вас, как Вы ее спасали.

Никогда не забуду Ваших добрых слов ко мне в самую тяжелую для меня минуту. Дай Вам Бог и Ирочке сил. Сердечный всем троим привет от моей Иры и от меня».

И музыка спасала Шнитке. Свою Девятую симфонию (у каждого гения была своя Девятая симфония: Бетховен, Малер) он дописал. Музыка спасала и удерживала его, находившегося в безнадежной, в абсолютно безнадежной ситуации.

Глава десятая

Наша творческая жизнь

Но пред ликом суровой эпохи,

что по-своему тоже права,

не выжуливать жалкие крохи,

а творить, засучив рукава.

Булат Окуджава

Да, в глухие семидесятые уехало немало друзей, сузился круг, но талантливые люди не переводились, и некоторые становились нашими друзьями. Может быть, самым ярким из них был Элем Климов.

Элем Климов. Неснятые «Бесы»

Элем Климов остался для меня человеком загадочным, мистическим. Он мог быть язвительным, но не от злых чувств, а просто потому, что чувство юмора у него зашкаливало и многое ему представлялось в смешном и даже саркастическом виде. Но это же чувство юмора помогало ему остаться собой – сильным, бескомпромиссным во всех тяжелых жизненных и творческих ситуациях, а их было немало.

Немало? Да вся жизнь этого человека, который в действительности был человек-кремень, – с раннего военного детства в горящем Сталинграде до смерти – была жестким испытанием на прочность.

Хождение его по мукам, как верно заметил наш, может быть, лучший из «стариков»-кинокритиков Андрей Плахов, началось с картины «Агония». Как могла советская власть, уже бессильная и безыдейная, но все еще называющая себя коммунистической, допустить «кино об импотенции власти и гуляющих рядом с ней бесовских силах, толкающих Россию на тоталитарный путь»?

Элем Климов в день пятидесятилетия 9 июня 1983

Его последний фильм «Иди и смотри» – не просто о войне, не просто об ужасах фашизма, но о безграничности тотального зла в мире. Только когда советская власть начала разваливаться, в 1985 году этот фильм увидел экран и получил признание.

В 1986-м Элем Климов возглавил перестройку в кинематографе. Он и его друзья, немолодые романтически настроенные «народные мстители», начали открытую войну против партократии. Они вернули «с полки» десятки запрещенных картин, добились отмены цензуры, дали свободу художникам. Но попытки соединить рыночную реформу со своими мечтами о настоящем авторском кино и идеальном, все понимающем зрителе потерпели крах. Публика потребовала простых и грубых зрелищ и потянулась к голливудскому ширпотребу.

Два года непрерывной, почти круглосуточной работы в Союзе кинематографистов истощили Геракла. «Я попал под поезд, – говорил он брату Герману, – отравился человеческим фактором. Не могу больше. Хочу снимать кино». И ушел, не получив от перестройки никаких дивидендов – ни студий, ни должностей.

Это был выбор свободного человека. В последние годы жизни он уже не снимал кино, а писал стихи. И все больше уходил в затворничество. А потом заснул и не проснулся. Его не стало 26 октября 2003 года.

Знакомство наше с Элемом произошло в мае 1971 года, вроде бы случайно. Привезла Юру, как всегда чертыхаясь – опять коллективная пьянка! – на банкет по случаю защиты докторской диссертации Георгия Куницына. Замечательный это был человек! В начале «оттепельных» 1960-х он работал заместителем заведующего отделом культуры в аппарате ЦК КПСС, отвечал там за кинематограф. Андрей Тарковский называл его своим ангелом-хранителем, ведь именно Куницын, преодолев все рогатки цензуры, добился запуска в производство и финансирования фильма «Андрей Рублев» («Страсти по Андрею»). Он буквально «пробил» «Берегись автомобиля» Э. Рязанова, «Крылья» Лариса Шепитько, «Обыкновенный фашизм» М. Ромма, «Айболит-66» Р. Быкова, «Добро пожаловать, или Посторонним вход воспрещен» Э. Климова. В 1966 году ему предложили занять пост председателя Госкино, а он отказался, потому что был не согласен с тем, что лучших, на его взгляд, режиссеров и сценаристов обвиняли в «идеологической диверсии против партии». За что и поплатился: был уволен из аппарата ЦК. Отправился работать в Институт истории искусств, потом в Институт имени Гнесиных, потом в Литературный институт. Но тогда, в мае, большой сильный сибиряк, прошедший войну, Сталинград, Курскую дугу, растерянно встречал приглашенных на банкет и каждому говорил: «Надо же, провалили! Но ведь все уже оплачено! Не пропадать же…» Кто-то из тех, кто был на защите его докторской в Институте философии, уже знал о том, что произошло, и смущенно помалкивал. Кто-то, вроде нас с Юрой, еще не зная, что случилось, пытались поздравлять «именинника», но тут же осекались, глядя на его лицо вконец расстроенного человека. Да, провалили его защиту. Нашли ученые мужи какую-то «антимарксистскую ересь» в тезисах этого убежденного марксиста. А может быть, просто неприятели его (а их было предостаточно у этого открытого и талантливого человека) накидали «черных шаров».

Все мы были еще молоды, полны энтузиазма и веселья, и в конечном счете наша дружба и