Я понял, что надо делать, понял сразу. Испугался я ужасно,но рассудок до конца не потерял. Китти висела на высоте шестидесяти футов отпола, бешено работая в пустом воздухе ногами в голубых джинсах, а где-то ещевыше ворковали ласточки. Конечно, я испугался. До сих пор не могу смотреть нацирковых воздушных гимнастов, даже по телевизору, потому что при этом у менявнутри все сжимается. Но я знал, что надо делать.

– Китти! – крикнул я. -Держись! Не дергайся!

Она послушалась мгновенно. Ее ноги перестали дергаться, иона повисла, держась своими маленькими руками за последнюю перекладину наобломившемся конце лестницы, словно акробат, замерший на трапеции.

Я кинулся к сеновалу, схватил обеими руками огромную охапкусена, вернулся, бросил. Побежал обратно. И еще раз. И еще.

Дальнейшее осталось в памяти смутно. Помню лишь, что мне внос попало сено и я начал чихать и никак не мог остановиться. Я металсятуда-обратно, скидывая сено в кучу там, где раньше было основание лестницы.Куча росла очень медленно. При взгляде на нее, а потом на Китти, висящую таквысоко вверху, на память вполне могла прийти карикатура, на которой кто-нибудьпрыгает с трехсотфутовой вышки в стакан с водой. Туда-обратно, туда-обратно…

– Ларри, я не могу больше держаться! – В голосе ее звучалоотчаяние.

– Китти, ты должна! Продержись еще!

Туда-обратно. Сено набилось в рубашку. Туда обратно. Кучавыросла уже до подбородка, но на сеновале, куда мы прыгали, стог был высотойфутов в двадцать пять, и я подумал: если Китти только сломает ноги, можно будетсчитать, что ей повезло. И еще знал, что упав мимо кучи, она убьется наверняка.Туда-обратно…

– Ларри! Перекладина!.. Она отрывается! Я услышал ровныйскрипящий крик выдирающихся под ее тяжестью гвоздей в перекладине. В паникеКитти снова задергала ногами. Если она не остановится, то может не попасть встог.

– Нет! – закричал я. – Нет! Прекрати! Отпускай руки! Падай,Китти!

Бежать еще раз за сеном было поздно. Времени не осталось нина что, кроме слепой надежды.

Как только я закричал, Китти отпустила перекладину и упалавниз, словно нож, хотя мне показалось, что падала она целую вечность. Сторчащими вверх косичками, с закрытыми глазами и бледным, как фарфор, лицом онамолча падала, сложив ладошки перед губами, как будто молилась.

Она ударила в самый центр стога и исчезла из вида. Сеновзметнулось, словно в стог попал снаряд, и я услышал удар о доски пола. Отэтого звука, громкого глухого удара, я похолодел. Слишком громко, слишком… Номне нужно было увидеть.

Чуть не плача, я кинулся разгребать сено, огромными охапкамибросая его за спину. Откопал ногу в голубых джинсах, затем клетчатую рубашку и,наконец, лицо Китти, смертельно-бледное с зажмуренными глазами, Глядя на нее, ярешил, что она мертва. Весь мир тут же стал серым, по-ноябрьски серым, и толькозолотые, ее косички сохраняли свою яркость.

Потом она подняла веки, и в бесцветном сером мире возниклидва темно-синих глаза.

– Китти? – еще не веря, хрипло позвал я, давясь пылью отсена. – Китти?

– Ларри? – удивленно спросила она. – Я жива?

Я вытащил ее из сена и крепко обнял, а она обхватила меня зашею и крепко сжала в ответ.

– Жива, – ответил я. – Жива, жива!

Она отделалась переломом левой лодыжки. Доктор Педерсен,врач из Коламбиа-Сити, когда пришел вместе со мной и отцом в амбар, долговглядывался в тени под крышей. Там на одном гвозде еще висела наискосьпоследняя лестничная перекладина.

Он долго смотрел, затем сказал, обращаясь к отцу:

– Чудо.

Потом презрительно пнул ногой натасканную мной кучу сена,сел в свой запыленный «де сото» и уехал.

Рука отца легла на мое плечо.

– Сейчас мы пойдем в дровяной сарай, Ларри, – сказал оночень спокойным голосом. – Я полагаю, ты знаешь, что там произойдет.

– Да, сэр. – прошептал я.

– И при каждом ударе ты будешь благодарить Бога за то, чтотвоя сестра осталась жива.

– Да, сэр.

И мы пошли. Он здорово меня отделал, так здорово, что я елстоя целую неделю и еще две после этого подкладывал на стул подушечку. И каждыйраз, когда он шлепал меня своей большой красной мозолистой рукой, я благодарилБога.

Громко, очень громко. Когда наказание заканчивалось, я былуверен, что он меня услышал.

К Китти меня пустили перед тем, как ложиться спать. Япочему-то помню, что за окном у нее на подоконнике сидел дрозд. Сломанную ногуей забинтовали и притянули к дощечке.

Китти смотрела на меня так долго и с такой любовью, что мнестало неловко. Потом она сказала:

– Сено. Ты подложил сено.

– Конечно, – буркнул я. – А что еще мне оставалось делать?Когда лестница, сломалась, я уже не мог забраться наверх.

– Я не знала, что ты делаешь. – сказала она.

– Да ты что? Я же был прямо под тобой!

– Я боялась смотреть вниз. Все это время я висела сзакрытыми глазами.

Меня словно громом ударило.

– Ты не знала? Ты не знала, что я там делал? Она кивнула:

– Китти, да как же ты?..

Она посмотрела на меня своими глубокими синими глазами исказала:

– Я знала, что ты сделаешь что-нибудь, чтобы помочь мне. Тыже мой старший брат. Я знала, что ты меня спасешь.

– Китти, ты даже не представляешь, как, все было.., наволоске…

Я закрыл лицо руками, но она приподнялась с постели, отняламои руки и поцеловала меня в щеку.

– Нет, Ларри. Я же знала, что ты там внизу… Ой, я уже хочуспать. Поговорим завтра. Доктор Педерсен сказал, что мне наложат гипс.

Гипсовую повязку она носила меньше месяца, и все ееодноклассники на ней расписались. Она даже меня уговорила расписаться. Потом еесняли, и на этом все закончилось. Отец поставил новую крепкую лестницу натретий ярус, но я никогда больше не забирался наверх и не прыгал в сено.Насколько я знаю, Китти тоже.

Впрочем, я не могу сказать, что дело этим закончилось. Насамом деле все закончилось девять дней назад, когда Китти бросилась вниз споследнего этажа здания страховой компании в Лос-Анджелесе. В бумажнике я держувырезку из «Лос-Анджелес тайме» и, наверное, всегда буду носить ее с собой, носовсем не так, как люди хранят, например, фотографии тех, кого хотели быпомнить, или театральные билеты на действительно хорошее представление, иливырезку из программы чемпионата мира. Я ношу с собой эту вырезку, как человекносит тяжелый груз, потому что носить тяжести – это его работа. Заметканазывается: