— Зверь затравлен, леди, время ликовать, — произнес он, — не обращая внимания на то, что он носил ошейник королевских цветов.

Леди Харроу приподняла тонкую бровь:

— Вы называете зверем себя, милорд?

Вместо ответа он заметил:

— Удивительно, сколько радости доставило событие, противное Всевышнему, королю и духу закона Стении. К сожалению, леди Харроу, зал не успели украсить к празднику — но вы можете присоединиться к торжеству, — круто развернувшись, он отошел на свое место во главе стола и больше не позволил леди Харроу приблизиться. На языке горчило, губы жгли злые яростные слова, о которых он бы пожалел позднее.

Смутное напряжение начало его терзать почти у дверей собственных покоев. Что-то было не так. Не так была приоткрыла дверь, отчего-то на полу виднелись мокрые следы. Кто-то ждал его в спальне — и едва ли это был любовный визит. Не таясь, Дойл обнажил меч, толкнул дверь — и тут же расслабился. На коленях возле окна стоял, опустив голову и погрузившись не от в размышления, не то в молитву, отец Рикон. Он услышал Дойла сразу, но еще несколько минут провел в молчании, и только после этого поднялся и снял с головы свой вечный капюшон, сверкнул глубоко западающими глазами и растянул тонкие губы в подобии улыбки:

— Хвала Всевышнему, что он сохранил милорда и не оставил в своей великой милости.

— Здравствуй, отец Рикон, — отозвался Дойл, тоже улыбаясь. Святейший отец в несколько шагов приблизился, склонился и поцеловал ему руку. — Где королева?

— Я взял на себя смелость оставить ее величество на эту ночь в шеанской обители, милорд, — бесцветным голосом ответил Рик. — Не следует ее величеству возвращаться в город под покровом ночи, но надлежит являться в сиянии утренней зари.

— Мудро, — Дойл тяжело опустился на стул, вытягивая все ноющую без остановки ногу, и замолчал. Отец Рикон остался стоять, сложив руки перед грудью.

— Как жаль, что тебя не было здесь в эти дни, — наконец произнес Дойл. — Возможно, тогда бы…

— Милорд сделал все, что надлежало сделать, но лики ведьмовства разнообразны и обманчивы. Милорду не следует казнить себя за ошибку.

— Она не могла колдовать, Рик. Я искалечил ей одну руку и надел намордник.

Лицо Рикона осталось совершенно бесстрастным, когда он сказал:

— Милорд был слишком мягок. Этого хватило бы на обычную деревенскую ведьму, но столь сильной следовало переломать все пальцы на обеих руках, а после допроса выбить зубы или прижечь язык, чтобы избежать проклятий.

Дойл невольно содрогнулся, представив, как сам ломает тонкие пальцы Майлы Дрог или как отдает приказ прожечь ей язык. Но, между тем, Рик был прав. Его мягкотелость, слабость и трусость привели к тому, что ведьма бежала.

Отец Рикон едва ощутимо коснулся ледяной рукой его плеча и прошелестел, вдруг отбросив обычный свой тон и манеру говорить и произнес почти ласково:

— Не убивайтесь, мой дорогой принц. Кроме Всевышнего никто не может быть непогрешим. Все живущие должны пройти тернистый путь и совершить ошибки.

— Моя ошибка дороговато стоит Стении, святейший отец, — зло огрызнулся Дойл. Рик глухо, неприятно засмеялся:

— Я и говорю о таких ошибках. Не о том, что можно легко изменить и исправить, а о том, что оставляет рубцы на душе. До сих пор вы не ошибались ни разу, и ваша душа была чиста от этого бремени — осознания своей ошибки, за которую платить не вам самому.

— Ты говоришь жестокие вещи, Рик, — пробормотал Дойл с трудом.

— Моя жестокость будем бальзамом, которая поможет зарубцеваться вашим ранам. Вы еще молоды — и ваша душа оправится и возмужает в страданиях.

Теперь засмеялся Дойл — громко, запрокинув голову:

— Я достаточно повзрослел шесть лет назад, тебе ли не знать! И если страдания заваляют…

— Я еще далеко не старик, милорд, а ведь я помню вас мальчишкой, едва знающим, с какой стороны взяться за меч, — ледяные пальцы сдавили плечо как тиски. — Вы еще молоды. И как любому из живущих, вам свойственно ошибаться, страдать, любить…

Дойл вскочил со стула, отталкивая Рика в сторону, и прорычал:

— Придержи язык! — но в ответ увидел только безмятежный взгляд темных глаз, который, словно холодная вода, погасил пламя его гнева. — Ты помнишь, что я сказал тебе после войны, Рик? Что я не могу быть тем, кем был мой отец.

— Вам это и не нужно, милорд. Ваш отец был великим человеком и великим королем, это так. Но вы значите не меньше, чем он.

— Эйрих — вот кто великий король. И я не желаю слышать от тебя…

Рик покачал головой, поклонился и произнес:

— Как угодно милорду, — он поклонился и бесшумно удалился, оставив Дойла наедине с невеселыми мыслями.

Кортеж королевы был отнюдь не таким роскошным, и встречали ее отнюдь не так торжественно, как следовало бы — но на фоне побега ведьмы и отсутствия вестей от короля ее возвращение было событием неинтересным. Чернь, конечно, высыпала на улицы и глазела на карету, а лорды раскланивались, пока она входила в тронный зал — но всем было не до нее. Зато сразу после церемонии встречи Дойл, невзирая ни на какие соображения приличия, ворвался к ней в опочивальню, перепугав служанок и фрейлин.

— Что вы себе позволяете, любезный брат? — спросила королева резко, своим неприятным высоким голосом.

— Что вы, — он сделал ударение этом слове, — позволяете себе, любезная сестра? — рявкнул он и, пройдя к сундуку с ее платьями, открыл крышку и вытащил первое. Внимательно осмотрел, отшвырнул, изучил второе — грубо велев помолчать, когда королева попыталась что-то сказать. Как он и думал, в талии платья были не растравлены ни на полпальца, к тому же, в сундуке обнаружилось несколько широких лент, и не нужно было быть знатоком женского гардероба, чтобы догадаться, каким целям они служили. Еще одна лента, несомненно, утягивала сейчас талию королевы.

— Милорд Дойл! Немедленно покиньте мои покои!

Дойл зашвырнул ленты обратно и спросил:

— Неужели в вашей куриной голове нет и капли ума, сестрица? Как вы смеете подвергать опасности жизнь королевского наследника? И ради чего?

Щеки королевы окрасились в розово-фиолетовый цвет, она невольно подняла руку к животу, затянутому так туго, что несколько месяцев бремени были совершенно незаметны.

— Вас это не касается, милорд, — произнесла она зло.

— Пока король в отъезде, я говорю его голосом. И взгляните-ка сюда, — он поднял так высоко, как мог, увечную левую руку, слишком слабую, чтобы быть рукой здорового мужчины, — этого вы хотите для своего сына, миледи?

— Мой сын родится здоровым, хвала Всевышнему, ведь в нем течет… — она осеклась. Дойл оскалился и закончил за нее:

— Королевская кровь. Невелико утешение. Эй, там! — из-за кровати высунулись головы монахинь. — Вам было приказано следить за ее величеством. Если я еще раз увижу на ней подобную, — он кивнул на сундук, — ленту, она просидит в своих покоях взаперти до того, как разрешится от бремени. Вам ясно, ваше величество?