Когда дверь открылась, обе вздрогнули. Леди Харроу поспешно поднялась и первой присела в реверансе со словами:

— Милорд, я счастлива видеть вас в добром здравии.

Эти слова отозвались в душе Дойла так остро, что на мгновение он забыл, зачем пришел. При виде леди Харроу сердце сжалось от натиска чувств, которые он даже не мог осознать, не то, что назвать: здесь было и вожделение, мгновенно вскипятившее его кровь, и восторг, и стыд за то, что она видела его жалким, в гнойных бубонах, и здесь же — злость на ту бесцеремонность, с которой она пыталась ухаживать за ним во время болезни.

С большим трудом Дойл обуздал эти чувства и сумел ограничиться коротким поклоном, дав себе слово, что позже вернется к леди Харроу. Но не сейчас. Он махнул теням, одновременно с этим произнося:

— Майла Дрог, вы арестованы за колдовство и множество убийств. Взять ее.

Тени знали свое дело. До того, как Майла успела дернуться, до того, как стих тихий вскрик леди Харроу, они защелкнули на лице ведьмы железный намордник и скрутили ей руки за спиной.

— В камеру, — велел Дойл, и тени выволокли Майлу, которая, возможно, пыталась сопротивляться, но совершенно напрасно.

Леди Харроу прижала пальцы к губам и медленно опустилась в кресло, прошептала:

— О, Всевышний.

Дойл задержался и сказал:

— Мы взяли ее до того, как она и вам нанесла вред.

— Милорд! — глаза леди Харроу блеснули, ее слабость прошла. — Вы ошиблись, я уверена! Майла не может быть ведьмой, я знаю ее, она добрейшее существо.

— Это добрейшее существо наслало на город чуму и погубила более двух тысяч человек, включая родного отца, — ответил Дойл. — Мне жаль… — он запнулся, подбирая слова, — что она сумела воспользоваться вашим доверием и внушить вам привязанность. Простите, леди, я должен идти.

Что бы ни желала ему сказать леди Харроу, он не услышал этого. Его ждала ведьма.

Отца Рикона все еще не было — гонец только отправился к нему в монастырь с известием, что чума ушла, и вместе с королевой он может возвращаться в Шеан. Но в этот раз Дойл не испытывал ни малейшего отвращения перед предстоящим допросом. За какой бы миловидной оболочкой ни скрывалась ведьма, она не заслуживала ни капли жалости. Особенно после устроенной чумы.

Дойл хотел было спуститься в подземелья сразу по возвращении в замок — но не сумел. Возбуждение погони спало, и Дойл отчетливо ощутил, что последствия болезни никуда не делись. У него снова зашатались ноги и затряслись руки, и он был вынужден медленно, шаркающей стариковской походкой дотащиться до своих покоев, где без сил рухнул на постель.

Вокруг тут же принялся хлопотать Джил, приволок вина, еды — совершенно безвкусной, как показалось Дойлу.

— Вам нужно поспать, — попытался было сказать мальчишка. — Лекарь говорил…

— Некогда, — оборвал его Дойл, но подняться с постели не сумел. — Проклятье.

Джил еще что-то говорил, а потом принялся стаскивать сапоги, но Дойл ощутил это лишь отчасти, проваливаясь в сон.

Когда он проснулся, в щели ставней уже не проникал дневной свет, а от противной тяжелой усталости во всем теле не осталось и следа. Дойл понялся легко, почти как до болезни, потянулся до хруста в костях — и сразу же вспомнил, что ему предстоит неприятная ночь в компании ведьмы.

Подземелья встретили гулкой, настороженной тишиной. Охрана была напряжена, тени мелькали в углах — все понимали, что, если ведьма каким-то образом ускользнет из-под стражи, полетят головы.

— Где она? — спросил Дойл, плотнее запахивая полы теплого плаща.

— В красной камере, милорд, — отозвался один из теней, Террон, — она самая надежная. Я распорядился перенести инструменты для допроса ведьм поближе.

— И поставь жаровню, — кивнул Дойл. — Нам предстоит долгая ночь.

В камерах отчетливо ощущался приход зимы — изо рта при каждом выдохе вырывались облачка пара, а стены блестели ледяной коркой.

Майла сидела в углу красной камеры с плотно скованными и замотанными мешковиной поверх цепей руками, в железном наморднике. На ее лице отчетливо виднелся наливающийся кровоподтек — видимо, кто-то из теней не удержался от пары ударов. В углу лежало синее льняное платье с золотой оторочкой.

Дойл привычно устроился на табурете недалеко от выхода. К его ноге подтащили жаровню, на деревянный стол выложили щипцы, иглы и клещи. Майла заметно вздрогнула от этих приготовлений, и Дойл ощутил определенное удовольствие. Это было правильно — то, как она боялась предстоящий пыток.

— Террон, — позвал Дойл и, когда тень появился в поле его зрения, велел: — будете записывать. Его величество может захотеть подробнее ознакомиться с делом, так что не упускайте ни слова.

— Слушаюсь, милорд, — он разложил на столе возле инструментов несколько листов бумаги, писчий прибор и приготовился записывать. А Дойл велел снять с Майлы намордник. Она закашлялась, сплюнула на пол кровавую слюну и спросила зло:

— Что дальше? Что вы со мной сделаете?

Почему-то Дойлу казалось, что теперь, когда притворство больше не нужно, она заговорит хриплым голосом настоящей ведьмы. Но нет — это был звонкий голосок Майлы. И это было страшнее всего. Ведьма не была старой сморщенной каргой. В ее лице не было ничего порочного, уродливого или отталкивающего. Самое мерзкое в ней крылось внутри.

Дойл понялся с табурета, подошел к ведьме и заглянул в ее голубые фальшиво-красивые глаза. Этими глазами она смотрела на сотни умирающих по ее прихоти людей, не чувствуя и капли жалости. Бросил взгляд на полные розовые губы, которые однажды поцеловал: этими губами она произносила свои заклинания.

Руки сами собой сжались в кулаки: он прекрасно понимал, почему тени не смогли отказать себе в удовольствии ударить ее.

— Что вы сделаете со мной? — теперь в ее голосе звучал страх.

Дойл все молчал. Внимательно изучил разложенные на столе приспособления, особенно уделив внимание иглам и клещам, пытки которыми могли длиться практически бесконечно, в отличие от грубой и тупой дыбы или кровавой и смертельно опасной девы.

— Раздеть ее, — приказал Дойл спокойно. Ничто так не унижает, как отсутствие одежды, последней, пусть и слабой брони, естественной защиты, которую Всевышний даровал слабому человеческому телу.

Тени равнодушно разрезали платье кинжалами, содрали и отбросили в сторону, оставив на руках болтаться обрывки рукавов. Ведьма задергалась, явно желая прикрыть грудь, но скованные руки не позволили этого сделать. На ее щеках заблестели слезы.

— Может, вы еще и насилуете подозреваемых?

Дойл сглотнул подступивший к горлу ком:

— Я скорее собственноручно оскоплю себя, чем трону тварь вроде тебя. Впрочем… — он оглянулся на теней, — не обещаю, что все остальные страдают такими же приступами брезгливости.