Но едва переступили мы порог дома, я повелел друзьям пойти со мною в другое место, а отнюдь не к привычной яблоне совета, и они поняли, что я имел в виду, и я отвёл их на поросшую травою поляну за пределами сада, где на много ярдов вокруг расстилалось открытое пространство, и ничего там не росло, кроме липы, под которой мы и уселись. Тогда я рассказал собратьям обо всём, что приключилось прошлой ночью, а также и о флаконе, и объяснил, как, по моему мнению, следует нам вести себя нынче вечером на пиру, и оба со мною согласились. А что мы задумали, вы услышите позже, когда дойду я до исполнения замысла; но повелел я Бодуэну оставить флакон при себе до вечера.

Затем заговорили мы о других делах; и очень скоро представился нам повод порадоваться, что остереглись мы вести свои речи под яблоней (ибо не сомневался я, что там ведьма станет за нами шпионить). Ибо не успели мы обсудить всё досконально, как заприметили злобное создание у садового плетня; там стояла она, не сводя с нас глаз.

Тут поднялись мы и направились к ней, словно ничего не случилось; и ведьма пригласила нас погулять по саду вместе с нею; и мы согласились, и последовали за госпожой, и побродили среди цветов, а затем прилегли отдохнуть на благоуханной траве. Воистину, и для неё, и для нас время тянулось невыносимо. И померещилось нам, будто красота холёного и пышного тела госпожи со вчерашнего дня заметно увяла и поблекла; колдунья казалась бледной и измученной; взгляд её блуждал, и в глазах читался страх.

И вот предложила она нам пройти по саду чуть дальше и в полдень подкрепиться немного; и поднялись мы, и привела она нас туда, где лозы увили изгороди и шатром сомкнулись над головою, подобно зелёным аркадам; там стоял накрытый стол, заставленный изысканными яствами и напитками. И пригласила нас ведьма садиться. Воистину обед тот не пробудил в нас ни малейшего аппетита; и сказал я себе: «Яд! яд!»; и ровно то же подумали и собратья мои, как признались они мне впоследствии. И увидел я, как Бодуэн извлёк из ножен меч, и понял я, что задумал Золочёный Рыцарь нанести удар тут же, не медля, как только заметит что-либо подозрительное. Я же сидел подле ведьмы; и положил я руку на кинжал, висящий у пояса. От глаз колдуньи не укрылось и это, и побледнела она как смерть и задрожала; и что бы ни ели мы и ни пили за тем столом под шелестящими виноградными листьями, всё подносила она нам своей рукою; и тогда убедились мы, что госпожа острова и впрямь задумала было погубить нас на этом самом месте, да только устрашилась свирепого взгляда Бодуэна и моей угрожающей руки.

Вскоре стало очевидно, что колдунья не в силах более высидеть с нами за одним столом. Она поднялась, и улыбнулась нам призрачной улыбкою трупа, и позволила удалиться, и поспешила обратно в дом. И весьма порадовались мы, избавившись от её общества. Однако как сами мы опасались удаляться от дворца, на случай, ежели произойдёт что-то новое, так и ведьма не могла вовсе оставить нас в покое; но трижды в тот вечер, в каком-нибудь уголке сада, либо рощи, либо на лугу сталкивались мы с нею, встречая пепельно-бледное её лицо и полный ненависти и гордыни пристальный взгляд; и всякий раз ведьма принуждала себя улыбнуться и поворачивала прочь с каким-нибудь пустым словом.

Наконец солнце стало клониться к закату, и пришли мы к лестнице, и застали там колдунью: как обычно, она поджидала нас. Но когда приблизились мы, никому не подала госпожа руки, но двинулась вверх по ступеням, и мы пошли за нею, не говоря ни слова.

И вот оказались мы в зале, где накрыт был воистину королевский стол и повсюду горели восковые свечи, и над всем этим нависал великолепный каменный свод. Мы подошли к возвышению и уселись, ведьма – на трон свой из золота и слоновой кости в конце стола, я – по правую её руку, лицом к залу, а спутники мои – напротив меня, спиною к выходу.

Изысканные яства и напитки, выставленные перед нами, ни в чём не уступали прежним, однако мы к ним не притронулись и пальцем, но сидели, не сводя глаз друг с друга, минуты две, может статься, а ведьма переводила взгляд с одного на другого и дрожала так, что руки её тряслись, словно в припадке паралича.

И вот, наконец, я поднялся и поднёс руку к груди (ибо Бодуэн вручил мне флакон, прежде чем подошли мы к лестнице); и заговорил громко; странно и гулко прозвучал голос мой в роскошном зале. «Госпожа, – сказал я, – что-то чересчур бледна ты ныне, словно бы удручена или недужна. Выпей же за моё здоровье вот из этого драгоценного флакона, и снова поправишься ты и повеселеешь».

С этими словами поднял я флакон над головою. Тут ведьма ужасно изменилась в лице; закричав беркутом, она вскочила на ноги и потянулась к сокровищу, дабы отнять его. Но я левой рукою толкнул её назад к трону; тут подоспели Бодуэн и Артур, и схватили колдунью за плечи, и крепко-накрепко прикрутили к трону верёвками, что запасли заранее. Ведьма же, едва отдышавшись, завизжала в голос: «Ах, всё теперь погибло, и гордый мой дворец, и я вместе с ним! Развяжите меня, предатели! Развяжите, глупцы! И дайте мне один глоток воды могущества; тогда я расскажу вам всё, и вольны вы будете уйти восвояси вместе со своими рабынями, ежели пожелаете. А! Отказываетесь развязать меня, отказываетесь, да? Ну что же, тогда, по крайней мере, и вы, глупцы, погибнете под развалинами, и они тоже, изменницы, исхлёстанные плетью, истерзанные пытками дурочки, что не сумели от меня спастись. О, освободи меня, освободи! – ты, в чьих объятиях я провела столько ночей, освободи и дай отпить славной воды могущества!»

Так взывала она; а надо сказать, что тело колдуньи уже утратило всю свою былую красоту: кожа ног и рук обвисла и пожелтела; теперь ведьма, ровно так же, как и лицо её, выглядела воплощением вздорной и жестокой гордыни; и слова её утратили смысл и превратились в звериные завывания. Но что до меня, понял я, что глоток воды этой нам не повредит, раз уж ведьма так упрашивала вернуть ей флакон; засим извлёк я пробку и отпил, и тут же словно бы пламя пробежало у меня по жилам, и почувствовал я, что силы мои утроились, и взор мой сделался на удивление ясен; и поднял я глаза и оглядел залу, и ло! – там стояла Аврея, прикованная за лодыжку к третьей от возвышения колонне; а напротив неё – Виридис; а у следующей, четвертой колонны – Атра. Тогда закричал я громким голосом, что громом раскатился по ведьминскому залу: «Ло, что я вижу!» И обежал я стол вокруг и подтолкнул и потащил за собою Бодуэна и Артура, взывая: «Идите сюда, идите! Они нашлись, они здесь!» И поспешил я к своей возлюбленной и увидел, что одета она в одну лишь белую сорочку, снизу доверху забрызганную кровью, и лицо её осунулось и побледнело; и слёзы хлынули из глаз бедняжки при виде меня, но ни слова не слетело с её уст, хотя поцелуи их были сладостны.

Тогда обернулся я к своим спутникам, а те стояли, словно громом поражённые, не понимая, что происходит; и подошёл я к ним и дал отпить из флакона; и глаза их открылись, и силой сравнялись они с великанами; и каждый устремился к своей возлюбленной. Бодуэн же, прежде чем поцеловать Аврею хотя бы раз, ухватился за цепь, что приковала бедняжку к колонне, и выдернул её голыми руками. Судя по всему, поступил он на редкость мудро, ибо в завываниях ведьмы снова послышались слова: «А, забавляйся себе с цепями, забавляйся подольше! Ибо уже слышится гул, и дрожит замок, и вот-вот рассыплется в прах! Ах, мерзавки на свободе! Горе мне! Ужели суждено умереть одной!» И снова превратилась речь колдуньи в бессвязные вопли; а тем временем я и Артур подхватили своих возлюбленных на руки и поспешили за Бодуэном на лестницу и дальше, в напоённый свежестью, благоуханный сад, где луна уже роняла тени.