– Мистер Бёрд, а не соблаговолите ли вы объяснить суду, с какой целью вы совершили недавнюю поездку в СССР?

– Простите, мэм, какое это отношение имеет к существу вопроса?

– Просто мы хотим узнать, что вы за человек, мистер Бёрд. Ваше прошлое, насколько я знаю, скрыто густым туманом. Вы оказывали поддержку Советам во время Второй мировой войны и американцев агитировали помогать коммунистам. Вы приглашаете сниматься русских актёров. А уж о связях с сицилийской и еврейской мафией я вообще молчу. Вы ведь даже не скрываете того факта, что аэропорт строили на паях с неким Мейером Лански, который давно находится на прицеле у ФБР. Вы не только коммунист, но и мафиози!

– А вы что, работаете в Бюро, миссис Трувор? – хладнокровно возразил я, глядя ей прямо в глаза. – По-моему, вы должны вынести вердикт по конкретному делу, а не копаться в чужом прошлом. Если уж на то пошло, то и в вашей биографии женщины, прикидывающейся образцовой женой и матерью, имеются тёмные пятна. К примеру, имя некоего Бенджамина Лестера и адрес в Сан-Бернардино по Меридиан-авеню, 21-б вам ни о чём не говорит?

Судя по тому, как резко побледнела эта мымра, удар попал точно в цель. Ну ещё бы, недаром мои люди землю рыли в последнюю неделю, с того самого момента, как стали известны имена присяжных. А шестидесятилетний Бенджамин Лестер был не только её боссом, но и вот уже как два года любовником. Встречались они на съёмной квартире как раз на Меридиан-авеню, 21-б после окончания рабочего дня строго в последний четверг каждого месяца. Не знаю уж, на что в этой женщине мог польститься Бенджамин Лестер, но факт остаётся фактом. Наверное, в шестьдесят лет любовниц уже не выбирают. Причём мужу миссис Трувор объясняла свои поздние возвращения домой тем, что в конце месяца ей приходится корпеть над бухгалтерской отчётностью.

– Так что, миссис Трувор, на вашем месте я не стал бы бросаться беспочвенными обвинениями, а лучше следил бы за своим моральным обликом.

Ого, как бы не пришлось вызывать врача, что-то уж явно поплохело тётке. Зато как зашевелились навострившие уши акулы пера. Некоторые из них не только конспектировали происходящее, но и делали зарисовки, так как фотографировать в зале суда было запрещено. Интересно, удастся им передать бледность миссис Трувор?

Но тут судья, пожилой ирландец по фамилии О’Салливан с редкими рыжеватыми волосами, призывая к порядку, постучал молоточком по специальной подставке. К тому же на помощь подельнице пришёл председатель суда присяжных. Это был толстяк с тройным подбородком, на пузе которого едва сходилась жилетка, пуговицы которой, казалось, в любой момент могут разлететься во все стороны.

– Я попросил бы вас держать себя в руках, мистер Бёрд, – пропыхтел он. – Вы всё-таки с леди разговариваете. И не забывайте, что ваше ближайшее будущее в наших руках. А пока улики играют не в вашу пользу.

Право слово, у меня было желание продолжить дискуссию, но тут вмешался мой адвокат. Он, если честно, сделал всё возможное, чтобы вывести меня из-под удара, но я понимал, что этот-мать-его-нож так и остаётся тем самым камнем, который упорно тянет меня ко дну. Поэтому я не особо рассчитывал на оправдательный приговор. Лишь надеялся, что если мне и дадут срок, то не очень большой. А уж об электрическом стуле и вовсе думать не хотелось.

Слово поочерёдно взяли окружной прокурор, который, справедливости ради, не слишком-то усердствовал в своих обвинениях, а затем мой адвокат, как раз очень усердно меня защищавший. Выслушав доводы сторон, присяжные предложили выступить мне.

– Я не буду много говорить, тут за меня практически всё сказал мой адвокат мистер Спенсер. Добавлю лишь, что надеюсь на справедливый приговор.

– Суд присяжных выслушал доводы сторон и отправляется совещаться, – тяжело поднимаясь, заявил председательствующий.

Вернулись они почти час спустя, почему-то старательно избегая моего вопросительного взгляда. Разве что немного пришедшая в себя миссис Трувор пялилась на меня со скрытым во взгляде торжеством. По серьёзным лицам присяжных читалось, что их вердикт будет далёк от оптимистичного для меня сценария. Что и подтвердилось, когда слово взял председательствующий, тот самый толстяк по фамилии, кажется, Сентенс. Что ж, очень говорящая фамилия, если учесть, что на русский она переводится примерно как «приговор».

– …Суд принял во внимание все доводы обвинения и защиты, – между тем вещал толстяк, – и, посовещавшись, постановил.

В зале повисла напряжённая пауза. Я покосился на родственников покойного. М-да, все признаки вырождения в их семейке налицо. Даже удивительно, что этот тип, который, оказывается, ни на одной работе толком не задерживался, а последнее место его работы – разделывание рыбы, делал в столь пристойном баре?!

Потом я перевёл взгляд на Стетсона и побледневшую от напряжения Варю. Оба, конечно, верили в мою невиновность, но и знали, что улики, вернее, одна железная улика, играют против меня.

– Виновен!

Кто-то в зале выдохнул с облегчением (мол, получил по заслугам), кто-то, как представители моей стороны, разочарованно. Что ж, я догадывался, что этим всё и закончится. Правда, окончательный приговор должен вынести судья О’Салливан. Он подобрался и с осознанием собственной важности в голосе огласил решение, из которого следовало, что следующие пятнадцать лет своей жизни я должен провести в местах не столь отдалённых, а именно в федеральной тюрьме штата Калифорния Сан-Квентин. Правда, с возможностью выхода по УДО через десять лет. И вообще имею право подать апелляцию в десятидневный срок, пока буду находиться в ожидании этапа.

М-да, с одной стороны, в глубине души я надеялся сначала на оправдательный приговор суда присяжных, а затем на то, что судья даст минимальный срок по этой статье. С другой – мог ведь и электрический стул впаять. Во всём нужно видеть позитив. Но тут я поймал растерянный взгляд Вари, чуть ли не до крови закусившей нижнюю губу, и с ужасом понял, что не увижу её целых пятнадцать лет! Разве что короткие свидания. Это ж, когда я выйду на свободу, мне будет шестьдесят шесть! Надеюсь, всё же мне удастся первые десять лет отсидеть без косяков, хотя, зная свой характер, отнюдь не был в этом уверен.

Ой, как грустно-то!.. Конечно, в Бутырке было не лучше, когда людей ежедневно водили на расстрел, да и меня пытались на тот свет отправить, но сейчас, спустя почти полтора десятка лет, всё это казалось уже каким-то сном. Похоже, кто-то там, наверху, решил, что пора окунуть удачливого бизнесмена и счастливого семьянина Ефима Сорокина мордой в дерьмо. Эх, знать бы ещё, чьих это рук дело… Кому я перешёл дорогу, что он захотел упечь меня в места не столь отдалённые… От бессильной ярости мне оставалось лишь сжимать кулаки и двигать желваками.

– Позвольте?

Полисмен предлагал мне вложить запястья в раскрытые наручники, что я, секунду поколебавшись, и сделал. Не когти же рвать, в самом деле, ещё не хватало, чтобы меня пристрелили при попытке к бегству. Меня повели по коридору мимо расстроенного Стетсона и Вари, в глазах которой застыли слёзы.