— И еще я хочу сказать, сэр, — продолжалаКрошка Доррит, дрожа все сильней и сильней, — что, если бы я знала его и моглаговорить, я бы сказала ему, что никогда, никогда он не сможет представить себе,как глубоко я тронута его добротой и как был бы тронут ею мой добрый отец. Иеще я хочу сказать, сэр, что, если бы я знала его и могла говорить — но я егоне знаю, и я помню, что должна молчать! — я бы сказала ему, что до конца моейжизни я буду каждый вечер молиться за него. И если бы я знала его, если бы ямогла, я стала бы перед ним на колени, и целовала бы ему руку, и умоляла бы неотнимать ее — хоть одно мгновение! — чтобы я могла пролить на нее слезыблагодарности, потому что больше мне нечем его отблагодарить!

Крошка Доррит прижалась губами к его руке ихотела было опуститься на колени, но он мягко удержал ее и усадил снова вкресло. Ее взгляд, ее взволнованный голос были для него самой лучшейблагодарностью, хоть она не догадывалась об этом. С трудом преодолеваясобственное волнение, он сказал:

— Ну, полно, полно, Крошка Доррит! Будем считать,что вы узнали, кто этот человек, и что вы все это имели возможность исполнить идаже исполнили. И теперь забудьте об этом человеке и расскажите мне — не ему, амне, вашему другу, которым вы всегда можете располагать, — почему вы бродите поулицам в такой поздний час и что завело вас чуть не в полночь так далеко отдома, мое милое… — «дитя», чуть было не сорвалось опять у него с языка, — моямилая маленькая Крошка Доррит?

— Мы с Мэгги нынче были в театре, — сказалаона, привычным усилием справившись со своими чувствами, — в театре, где у моейсестры ангажемент.

— Ой, до чего же там хорошо! — неожиданноотозвалась Мэгги, видимо обладавшая способностью засыпать и просыпаться в любуюминуту по своему усмотрению. — Не хуже, чем в больнице. Только что курятины недают.

Она слегка поежилась и снова заснула.

— Мне иногда хочется своими глазами взглянуть,как идут дела у сестры, вот мы туда и отправились, — пояснила Крошка Доррит. —Люблю иногда посмотреть на нее издали, так, чтобы ни она, ни дядя не знали.Правда, мне это редко удается, ведь если я не ухожу на работу, так сижу сотцом, а если и ухожу, так всегда спешу к нему вернуться. Но сегодня я емусказала, что иду на бал.

Робко и нерешительно произнеся это признание,она снова подняла глаза на Кленнэма, и так ясно прочитала на его лице вопрос,что поторопилась ответить:

— О нет, что вы! Я ни разу в жизни не была набалу. И немного помедлив под его внимательным взглядом, добавила:

— Я надеюсь, что тут нет большого греха.Приходится иной раз выдумывать немножко, ради их же пользы.

Она боялась, что он мысленно осуждает ее заэти уловки, помогающие ей заботиться о своих родных, думать о них, оберегать ихбез их ведома и благодарности, быть может, даже навлекая на себя упреки внедостатке внимания. Но у Кленнэма в мыслях было совсем другое — он думал онеобыкновенной силе духа, сокрытой в этой слабенькой девушке, об ее стоптанныхбашмаках и поношенном платьице, об ее несуществующих, выдуманных развлечениях.Где же этот бал, куда она будто бы отправилась, спросил он. В одном доме, гдеей часто случается работать, отвечала, покраснев, Крошка Доррит. Она не сталапутаться в подробностях перед отцом; просто сказала в двух словах, чтобы он небеспокоился. Отец не должен был думать, что речь идет о каком-то настоящемвеликосветском бале — да ему это вряд ли и пришло бы в голову. Она покосиласьна свою плохонькую шаль.

— Мне еще никогда не случалось уходить из домуна всю ночь, — сказала Крошка Доррит. — Лондон кажется таким большим, такимчужим, таким пустынным.

Крошка Доррит вздрогнула, говоря эти слова;огромный город, раскинувшийся под черным небом, пугал ее.

— Но я не потому решилась обеспокоить вас,сэр, — продолжала она, снова овладев собою. — Моя сестра свела знакомство скакой-то дамой, и ее рассказы об этом знакомстве встревожили меня, вот я иотправилась сегодня в театр. А проходя мимо вашего дома, я увидела свет в окне,и…

Не в первый раз. Нет, не в первый раз. Ужемного вечеров свет в этом окне, точно далекая звездочка, манил Крошку Доррит. Инередко, усталая и измученная, она возвращалась в Маршалси кружным путем, чтобтолько пройти мимо дома, где жил вернувшийся из дальних стран человек спечальным, загорелым лицом, который говорил с ней как друг и покровитель.

— И вот я надумала подняться к вам, чтобыпоговорить о трех вещах, о которых мне очень нужно вам сказать. Первое, это то,что я уже пыталась, но не могу… не должна…

— Тсс, тсс! Мы ведь уже уговорились, что сэтим покончено. Перейдем ко второму, — сказал Кленнэм, успокаивая ее ласковойулыбкой. Он помешал в камине, чтобы пламя разгорелось ярче, и поставил настолик перед ней вино, пирожное и фрукты.

— Второе вот что, сэр, — сказала КрошкаДоррит, — мне кажется, миссис Кленнэм узнала мою тайну — узнала, откуда яприхожу и куда возвращаюсь. Иначе говоря, — где я живу.

— Вот как? — живо откликнулся Кленнэм и,немного помолчав, спросил, почему она так думает?

— Мне кажется, мистер Флинтвинч выследил меня,— сказала Крошка Доррит.

Кленнэм помолчал еще немного, сдвинув брови иглядя в огонь; потом снова спросил: а почему она так думает?

— Я два раза повстречала его. Оба разанедалеко от дома. Оба раза вечером, когда возвращалась с работы. Оба раза унего был такой вид, что мне эта встреча показалась не случайной — хоть, можетбыть, я и ошибаюсь.

— Он вам что-нибудь говорил?

— Нет, только кивнул и прошел мимо, склонивголову набок.

— Черт бы его побрал с его головой, —задумчиво пробормотал Кленнэм, не отводя глаз от огня, — она у него всегданабок.

Опомнившись, он стал уговаривать ее выпитьвина, съесть хоть кусочек чего-нибудь — трудная задача, принимая во внимание ееробость и застенчивость, — потом спросил прежним задумчивым тоном:

— А моя мать не переменилась к вам?

— О нет, ничуть. Она такая же, как всегда. Ноя подумала, может быть, рассказать ей всю свою историю. Я подумала, может быть,вы сочли бы это правильным. Я подумала, — Крошка Доррит умоляюще вскинула нанего глаза и тотчас же снова опустила их, встретив его взгляд, — может быть, выпосоветуете, что мне делать.