Хайгелорх сказал после тягостной паузы:

— Давайте отложим решение до завтра. Я за то, чтобы дать брату паладину проявить свое естество, о котором он говорит… гм… без всякого отвращения.

Я просиял, но спросил на всякий случай:

— А я не сгорю… переступив порог?

Он покачал головой.

— Вы же не монах.

Бобик наскакивал на меня, валял по полу и требовал играть с ним, раз уж мы заперты в этом каменном муравейнике. Иногда поддавался, и тогда я наваливался на него и впивался зубами в горло, но у него там такая шкура, что только довольно похрюкивает, вытягивает шею и просит почесать зубами еще.

Я даже не заметил в азарте схватки, когда чуть приоткрылась дверь, монах заглянул вполглаза и сказал торопливо:

— Брат паладин, вас ждет аббат с отцами Храма.

Я оставил Бобика, развалившегося в истоме на полу, поднялся. Монах торопливо поклонился, глядя на мой громадный рост.

— Ого, — сказал я, — с отцами Храма… Звучит! Как отцы церкви. В самом деле они строили Храм?

Монах застеснялся, торопливо поклонился и пробормотал:

— Идите за мной. Здесь рядом.

В соседнем зале аббат Бенедарий, приор Кроссбрин, отцы Мальбрах и Форенберг, все переговариваются слишком эмоционально и в несвойственной для монахов манере, тем более для священников высокого ранга, но когда заметили мое приближение, умолкли разом и повернулись в мою сторону, очень серьезные и настороженные.

Кроссбрин сказал сухо:

— Мне пришлось приложить изрядные усилия, чтобы собрать тех, кто знает о проблеме.

— А где пятый? — спросил я.

Отцы Мальбрах и Форенберг обменялись взглядами, но смолчали, а Кроссбрин ответил с резкостью:

— Брат паладин, не испытывайте наше терпение. В другой раз не соберете и троих. Да я и сам не приду.

— Хорошо, — сказал я. — Будем считать, что кворум есть. Пойдемте, что-то покажу. Надеюсь, что покажу.

Кроссбрин спросил:

— Но можете и не показать?

— Я бы вам еще не то показал, — заверил я, — но не все зависит от меня, что вообще-то странно, как думаете? Я тоже удивляюсь и удивляюсь…

На всякий случай я шел медленно, все-таки старики, да и солидность не позволит идти быстро, это же ронять достоинство, а монахи по части этикета дадут сто очков рыцарству.

По дороге иногда попадались монахи, но Кроссбрин делал легкий жест рукой, и все поспешно исчезали.

Я долго вел по лестнице вниз, престарелый аббат спускался медленно, несмотря на помощь, наконец впереди показалась келья с разбитой дверью.

— Кто-нибудь помнит, — поинтересовался я, — кто здесь… обитал?

Кроссбрин зло ответил за всех:

— Все знают, почему мы спустились сюда!

— Ах да, — сказал я, — тогда заходите…

Ударами ноги я обрушил оставшиеся обломки двери, отшвырнул в сторону, чтобы никто не запнулся и не упал, а то костей не соберешь, снова буду виноват.

Они заходили один за другим, остановились у стены возле входа. Я протянул кирку отцу Кроссбрину.

— Честь раскрыть древнюю тайну мы доверим, как я надеюсь, нашему приору! Под руководством которого мы уверенно и с песней. В смысле, с молитвой… Отец Кроссбрин, нужно выковырять вот этот каменный блок.

Он посмотрел на кирку, на меня.

— Надеюсь, мы получим объяснения?

— Как только, — заверил я бодро, — так сразу!.. Я не думаю, что камень так уж крепко держится.

Он поморщился, но ударил довольно умело, разбивая застывший цемент, если это цемент, но им вообще-то пользовались еще римляне, но не это важно, Кроссбрин бил часто и сильно, каменный блок дрогнул и зашатался.

Кроссбрин отбросил кирку и взялся обеими руками за камень. Покраснев, долго тащил на себя, дергая из стороны в сторону, выволок его и поспешно уронил на землю, тяжело дыша.

Я заметил мирно:

— А отец Терц вытаскивал его одной рукой.

Настоятель впервые нарушил свое молчание:

— Откуда вы знаете?

— Сам видел, — пояснил я. — Отец настоятель, может быть, вы лично достанете из этого тайника…

— Что? — спросил он.

— Не знаю, — признался я. — Но я знаю, что отец Терц спрятал там некие бумаги.

Кроссбрин посмотрел на аббата, на меня, оставил кирку и, сунув руку в темную выемку, пошарил там. Шарил долго, у меня екнуло сердце, а вдруг там пусто, опозорюсь еще как, петушился, топорщил перья, распускал хвост, а тут такой облом…

Все охнули, когда Кроссбрин вытащил свернутый в трубочку лист бумаги, с поклоном передал его аббату, даже не сделав попытки развернуть самому.

Все молча ждали, я тоже не двигался, чтобы не отвлекать на себя внимание.

Аббат развернул медленно, облеченные все делают неспешно, чтобы дать себе время приготовиться к любой неожиданности. Свиток все разворачивался и разворачивался, наконец дошел до конца, что вообще-то начало, и все затаили дыхание.

Зыркнув на меня испытующе, он снова всмотрелся в свиток и произнес не по-старчески суровым голосом:

— Это рука брата Терца. Подтверждаю.

Мальбрах и Форенберг охнули, Кроссбрин нахмурился.

— Вы его почерк, — спросил он, — все еще помните?

— Еще бы, — ответил аббат. — Он переписывал книги в течение многих лет со всем тщанием. Да, это его почерк… узнаю…

Мальбрах сказал просяще:

— Не томите…

Аббат сказал чуть тише:

— Да-да, понимаю… Пишет он… сейчас-сейчас… ага, вот: «Я боролся со всей кротостью и смирением, но темная часть побеждала. Я боролся с гневом и яростью, но она побеждала еще быстрее. Тогда я решился на самый святотатственный для христианина поступок — убить себя, зная прекрасно, что самоубийц в рай не берут, а на земле хоронят за оградой кладбища.

Прошу простить меня, братья. Я слаб, я пытался поднять камень не по своим силам и был наказан за гордыню. Бойтесь серой стены и присматривайте за нею».

Он умолк, лицо оставалось таким же неподвижным, но я видел, что он достаточно озадачен.

Кроссбрин сказал недовольно:

— И что мы узнали? Кроме того, что у брата паладина бывают видения?

Аббат взглянул на меня, я сделал шаг вперед и поклонился всем.

— Мы кое-что да узнали, — пояснил я. — Что именно… еще надлежит осмыслить. Жаль, он написал так мало об этой таинственной темной части, но подозреваю, она же имеет отношение к той темной твари, что так долго бесчинствовала в стенах монастыря!