— Меня всегда интересовало меньшинство, — пояснил я вежливо. — Большинство… это… простите, нет, лучше умолчу, а вот праведники и подвижники никогда не были в большинстве! Однако же, как все мы знаем, Господь сохранял мир только ради них. Я просто безумно счастлив, что в Храме есть такое меньшинство!

Кроссбрин сказал едко:

— Оно слишком уж малое, ваше меньшинство!

— Ной был совсем уж меньшинством, — напомнил я. — Хотя я абсолютно согласен с вами, отец Кроссбрин, что люди, которых Всевышний перетопил, в самом деле были полнейшей дрянью! Если учесть, что лучший из лучших из них, Ной, с нашей точки зрения тоже далеко не идеал и сам пил как последняя свинья, и его потомство в Содоме и Гоморре устроило всякое интересное непотребство…

— За что в той долине пять городов и были сожжены, — проговорил отец Мальбрах, выказывая эрудицию, потому что тупые и малограмотные сказали бы только про два города. — Так что мы все еще те…

— Нет! — сказал я резко. — Из всего огромного рода человеческого был выбран все-таки самый здоровый и сравнительно устойчивый к дряни отводок!.. А пример Содома и Гоморры только доказал, что это отдельные язвы, поражающие немногие места, но человечество в целом топает в верном направлении, очищается, становится лучше, и главная заслуга в этом принадлежит церкви!

Отец Форенберг сказал задумчиво:

— Даже не представляю, каковы были те, если Ной среди них был образцом чистоты и нравственности… И что они там такое вытворяли…

Кроссбрин сказал резко:

— И не представляйте! Сегодня же вам назначаю покаяние, исповедь и молитвы на всю ночь!

— За что?

— Грешить нельзя даже в мыслях, — отрезал Кроссбрин люто. — А вы, судя по вашей блудливой и мечтательной улыбочке… нет, мне тоже сегодня нужно будет помолиться и почистить все тайные уголки души.

Я слушал, поворачивая голову то к одному, то к другому, злость нарастает медленно, но за время пустой болтовни, чем она является на мой взгляд, набралось на небольшое озеро.

— Покаяние, — проговорил я таким голосом, что все умолкли, — просто замечательно… Даже необходимо! Как жить без него — не понимаю… Но мы зашли сюда, как я понимаю, чтобы без помех поговорить о том, как нам дать отпор Маркусу…

Хайгелорх деликатно поправил:

— Сперва решить, сумеем ли.

— Сперва решить, — согласился я, — а потом врезать, согласен. Но о чем говорим? О чем угодно, только бы не о главном и самом важном?

— Именно потому, — сказал отец Мальбрах, — что на самом деле сказать нечего, брат паладин. Вообще-то не от хорошей жизни начинаем перетаскивать библиотеку в самые глубокие пещеры. Полагаете, если бы у нас была возможность…

Я отрезал:

— Полагаю!

— Но как вы можете…

— Могу, — сказал я еще злее. — Слишком многие надеются выйти из пещер и сразу стать королями!.. Что, не так? Отец Кроссбрин, вы не у тех заприметили блудливые глазки! Я вижу еще и блудливые помыслы!

Приор мрачно посмотрел на меня, но не ответил. Почему-то промолчали и другие. После паузы Хайгелорх проговорил задумчиво, совершенно не обращая внимания на мой разъяренный вид:

— Ну что, вы этого хотели?

Я хотел ответить, хотя и не понял реплики, затем сообразил, что обращается не ко мне.

Кроссбрин буркнул:

— Полагаете, он годится?

— Не очень, — ответил Хайгелорх. — Но почему не попробовать?

Отец Леклерк поднял голову и сдержанно улыбнулся. Кроссбрин сказал с неудовольствием:

— В нем, как все мы видим, слишком сильна кровь Змея. Либо не выдержит искус, либо употребит полученную силу на свое возвышение и удовлетворение своих низменных страстей.

Отец Мальбрах тут же добавил:

— Хотя нам и нужен дикарь, способный биться яро и проливать кровь недрогнувшей рукой, но в то же время…

Он запнулся, подбирая слова, отец Хайгелорх сказал благожелательным голосом:

— Отец Мальбрах, как я понимаю, хочет сказать, что если бы взять свирепого дикаря и, к примеру, брата Целлестрина, смешать их в одного человека, то получился бы как раз такой… гм… стоящий посредине. И кровожадный по натуре, и в то же время стремящийся к всеобщему благу.

Я зыркнул на него с подозрением, случайно ли говорит так ясно, или же это лишь философские раздумья. Но на самом деле я достаточно дик, как все молодые, и в то же время видел больше, чем остальные люди этого мира…

— Хорошо, — сказал я, — вы нашли этого дикаря. Я сам пришел! Меня всю дорогу пугали искусами и тяжкими испытаниями, но… может быть, не будем тратить на них время?

Отец Мальбрах смотрел на меня из-под приспущенных век, голос прозвучал почти сонно:

— Что вы имеете в виду, брат паладин?

— Давайте подумаем, — сказал я, — как остановить Маркуса. Мне в том мирском… э-э… мире уши прожужжали про невероятную мощь обитателей Храма. А что оказалось?

Кроссбрин скептически искривил губы.

— А оказалось, что мы не в состоянии убить даже мышь. Верно?

Я промолчал, потому что все только вздыхали и отводили взгляды. Наконец Леклерк проговорил с тоской:

— Наверное, мы может сказать брату паладину? Он так много для нас сделал… В общем, всесильность наша только в самом Храме. Покидать его не можем… Понимаете, брат паладин, не можем… это совсем не то, что не хотим.

Я ощутил себя не в своей тарелке, спросил довольно глупо:

— Совсем?

Он кивнул, сказал совсем уж мрачно:

— Однажды брат Каролинус, пройдя все испытания, уверовал в то, что сумеет выйти из Храма и принести миру полученную здесь истину…

Я спросил:

— И что с ним?

— Он исчез, — ответил Леклерк, — на пороге Храма. От него ничего не осталось, ни волоска, ни ресницы, ни запаха… Как исчезает тень, когда зажигают свечи, что породило еще одно предположение о том, кто есть мы…

Я помолчал, неудобно такое спрашивать, но, с другой стороны, мы же здесь все называем друг друга братьями…

— А кто… вы?

Он отвел взгляд.

— Предположений, как я уже сказал, много.

— Хорошо, — сказал я поспешно, — я так просто… я же новичок, а новички люди простые, любопытные. Если не можете покидать Храм, то могу я. Если нужно выкопать где-то зачарованный меч — как же они достали! — только крякните, сбегаю и вырою раньше, чем. То есть я готов рыть на ровном месте!

Они переглядывались, молчали, но меня не оставляло ощущение, что обмениваются хотя бы репликами, но я почему-то единственный здесь глухой как тетеря. Тетеря — это, наверное, тетерев, хотя тетерева, как знаю, птицы с прекрасным слухом.