– Ты знала, за кого выходишь замуж. – Твердо парирую я, стараясь спрятать пронизывающую меня насквозь обиду. – Ты знала, что будет нелегко, но все же решила смотать удочки и уйти в тень. А я не стал тебя удерживать – ради безопасности наших детей.

– Правильно, – соглашается она, подходя еще ближе ко мне. – А что еще остается делать матери двоих детей, чтобы спасти их от такого мудака, как ты?

– Ты все прекрасно знала. Не стоит устраивать мыльную драму там, где это неуместно.

– Ты мог бы быть хорошим отцом, если бы смотрел чуть дальше своего носа, – поддевает меня эта стервозина, едва заметно улыбаясь уголками губ. – Таким, которым они могли бы гордиться. Но увы! Ни Якоб, ни Леонард не могут похвастаться перед другими детьми тем, какой у них замечательный и любящий отец. Не могут рассказать, как в выходные он катал их на пони и покупал сладкую вату по пути домой. Как играл с ними в мячик на заднем дворе, поддаваясь им и хваля. Они не могут рассказать, какой потрясающий день рождения у них был и какие крутые подарки подарил им их отец, потому что они справляют его в гордом одиночестве, пересматривая твои фотографии на гребаном планшете. Они плачут по ночам, зовя папу, и с детским огнем в глазах слушают твой голос, когда ты звонишь им по телефону. Они обделены отцовской любовью из-за того, что Майкл Ким не умеет организовывать свой день так, чтобы внести туда хотя бы маленький пунктик «встретиться с собственными детьми». Они могут только довольствоваться тем, что над ними смеются другие дети, обзывая их сиротами и дразня нелепыми предположениями того, кто их отец. – Клэр щурит глаза, как хищник, желающий меня атаковать. – Ты хоть представляешь, каково им выслушивать такое от других детей?

Я облизываю пересохшие от ярости губы. Эта сучка выводит меня из себя. Она прекрасно знает, что мы уже все это обсуждали много раз, и меня бесит, что она поднимает эту тему снова и именно сейчас.

– Клэр… Признаю, что я плохой отец и провожу с детьми недостаточно времени. Но… они мне дороги так же, как и тебе.

– Да?! Разве тебе дорог хоть кто-нибудь, кроме великолепного тебя самого?! Разве ты хоть изредка вспоминаешь, что у тебя вообще есть дети?

А вот это уже удар ниже пояса!

– Как будто ты не понимаешь, что все, что я когда-либо делал, я делал в том числе ради их благополучия! Я всегда хотел, чтобы у моих сыновей было лучшее из возможных образование, качественное питание, одежда и игрушки! Кажется, я приложил достаточно усилий, чтобы вы ни в чем не нуждались, не находишь?

– Деньги, образование, игрушки… Майкл, все это не значит ровным счетом ничего, если ты не присутствуешь в их жизни! Откупиться – еще не значит быть отцом!

– Чего ты хочешь, Клэр? Хочешь, чтобы я признал, что фиговый отец? Да, я признаю. Сто тысяч раз признаю. Мне жаль, что я всегда выбирал карьеру, а не выходные с семьей. Мне жаль, что я не такой отец, каким гордятся дети. Жаль, ясно?.. Иногда осознание ценности этих моментов приходит слишком поздно, но это не наш случай. Я еще могу все исправить, могу сделать так, что никто не посмеет смеяться над ними и называть сиротами. Сейчас у меня есть для этого и время, и возможности, мне больше не нужно заботиться о заработке.

– Не поздновато опомнился? Нам это теперь надо? – бросает моя бывшая, закатывая глаза. – Надо ли это теперь им?

– Ты уж определись, надо им это или нет, – цежу сквозь зубы, превозмогая боль и усталость. – Ты можешь обижаться, злиться – мне все равно. Прошлое не изменить. Но мы можем и должны изменить будущее – ради них. Пускай мы уже не живем вместе, но мы родители наших общих детей, – использую я ее же метод подчеркивания и выделения более твердой интонацией некоторых слов, чтобы она тоже почувствовала себя виноватой в том, что произошло между нами. – И мы обязаны сделать все, чтобы наши дети ни в чем не нуждались в будущем – ни в финансовом, ни в эмоциональном плане.

– Наши? – Клэр вопросительно выгибает бровь, глядя на меня с удивлением. – А ты уверен в том, что они наши?

Вопрос повисает в воздухе, и я медлю с ответом. Чувствую, что непонятное напряжение между нами усиливается, пока мы смотрим друг на друга. Я слышу, как бьется мое сердце в груди, как боль вперемешку с гневом растекается молочной рекой по всему телу…

– Ты действительно думаешь, что Якоб и Леонард от тебя?

Я не знаю, что ответить Клэр. У меня просто пропадает дар речи. Манипулирование детьми – самое мерзкое, что может прийти родителю в голову.

Думаю о том, что Клэр блефует по причине того, что ей что-то от меня нужно. По крайней мере, мне всем сердцем хочется в это верить. Я всегда мечтал о полноценной семье, и, несмотря на то что действительно являюсь плохим отцом, я хочу исправиться. Даже перебрав в голове все возможные варианты, к моему облегчению, ни один не увязывается в голове. «Нет, она точно блефует», – сам себя убеждаю я в том, что мне и так ясно.

– Это мои дети, и ты прекрасно об этом знаешь.

– Ах, ну да! – паясничает Клэр, усаживаясь на кровать. – Ты ведь настолько занят собой, что ни разу в жизни не думал о том, что что-то в твоей жизни может пойти не по твоему плану.

– К чему ты клонишь?

Клэр кокетничает со мной, но мне не до шуток. Тошнота подступает к горлу, начинает кружиться голова. «Майкл, держи себя в руках», – велю я себе, но от мысли, бьющейся птицей в голове, лучше не становится.

– К тому, что наконец-то ты сядешь туда, откуда я кое-как вызволила Бена, на долгие годы!

Мои губы слегка приоткрываются в изумлении. Пытаюсь собрать мысли воедино, но у меня плохо получается. Резко становится душно. Набрав побольше воздуха в легкие, словно пью прохладительную воду, чтобы остудить жерло ярости.

– Ты сейчас шутишь, – усмехаюсь я, полагая, что Клэр врет, и ощущаю, что вроде бы отпускает щемящая боль, которая воет белугой под ребрами. – Ты в одиночку с посудомоечной машиной-то справиться не можешь, что уж говорить о каких-то высоких мыслительных действиях. Твоих извилин хватает лишь на очередную идею, каким цветом накрасить ногти. Ты всегда была зависима от кого-то, потому что без этого «кого-то» ты и