Совсем рядом находился отстойник, а в нем – вся трагедия этой полужизни, раскрывающая тайны бытия и истинные мотивы того, что мы сделали друг с другом и с животными. Не тратя времени, мы тяжело побежали по искусственному песку, чтобы добраться до стены, отыскать дверь, забраться внутрь и не стать медвежьим обедом.

На середине дистанции я оглянулась – мертвая равнина и пересекающий ее медведь, неуклонно приближающийся. В отдалении – золотистые, неуклюже подпрыгивающие пятна, другие медведи, направляющиеся к замаскированному под Морда Борну. Некоторые из них становились жертвами последних биотехов-ловушек, выглядевших как дым или бирюзовая пыль, обладающие волей. Мерцающие полотнища из микроорганизмов, которые то исчезали, повернувшись к нам на ветру своей тонкой плоскостью, то вновь появлялись широкими волнами. Мы видели, как один медведь, пойманный такой сетью, споткнулся, упал и забился в судорогах, разевая пасть, как будто не мог дышать. Но сеть лопнула, и последыш поднялся. Древние защитные системы показали свою слабость – призраки былого могущества Компании.

Вдали происходили вещи, в которые невозможно было поверить, зато можно было рассмотреть в бинокль. Как мираж. Наверное, мы были уверены, что подобного нельзя увидеть на этом свете, и отказывались верить своим глазам.

Вик расхохотался. Его рассмешила энергичность приближающегося по равнине ядовитого медведя, шутовская красота бегущего биотеха. Нельзя было не заметить горькой иронии происходящего: выбирая между нестерпимым жаром и ножом, приставленным к горлу, мы все время попадали из огня да в полымя. Мы лишились Балконных Утесов, покинули временное укрытие, потеряли сам город, а теперь должны были вот-вот покинуть дневную поверхность. Определенно, мы постоянно недооценивали свое богатство, наше жизненное пространство уменьшалось и уменьшалось, а мы до сих пор оставались живыми.

Но что такое стойкость в совместной борьбе, если не преданность? Из преданности Вик, теряя драгоценные секунды, осторожно вел меня по полузатопленной песчаной перемычке между двумя отстойниками, по гряде измельченного мусора, гнилых досок, переброшенных через мелководье какой-то доброй душой, – неверной тропе к убежищу.

В этом его жесте сквозила надежда.

Письмо лежало в кармане моей куртки.

Забавно все-таки устроена наша память. Я помню, как мокрый песок охватывал мои ступни, угрожая засосать. Помню смятенный взгляд медведя, его почти человеческое пренебрежение к собственной безопасности, когда он прокладывал себе путь на дальнем краю первого отстойника, рыча при каждом неверном шаге. Помню, как Вик что-то говорил, но не помню – что именно. Я как будто завязла в янтаре или опять сделалась призраком. Стояла и смотрела на медведя, парализованная зрелищем приближающейся смерти. Все, что мне оставалось, это молиться, чтобы дверь открылась.

Медведь бежал, полный жизни и огня. По сравнению с ним, мы были такими маленькими и слабыми. Во всем этом ощущалась какая-то истина, которую я не способна была постичь. Почти под самыми нашими ногами, из глубины отстойника, из-под мертвых «астронавтов», покрытых мертвыми остатками тростника, начал расти большой бурый валун и, словно огромный пузырь, закачался на поверхности.

Вик нашел дверь.

Но дверь намертво заклинило.

Она нас не спасет.

Медведь уже совсем близко.

Рядом в стене была щель. Достаточно широкая, чтобы туда протиснуться. Достаточно для нас, но не для медведя.

Это был не просто сон, это был ночной кошмар. То, что происходило с нами. Я помню. Мы были уставшими, обессилели от недосыпа, жажды и трудной дороги. Мы были не готовы дать отчаянный отпор смерти, просто не могли. Рядом дымились отстойники, из которых мы едва вырвались, к нам рвался последыш, а мы торчали на узкой полоске земли, точнее – мокрого, расползающегося песка, выбирая между медведем и щелью в стене. Медведь или щель?

У нас еще оставалось время. По крайней мере, мне так казалось.

Физиономия последыша – маска злобной ненависти, жаждущая крови. Не мне было ему противиться. Вероятно, ему вообще нельзя было противостоять. Но будучи человеком, я предпочитала умереть, блуждая в темноте, а не с вырванным горлом, объеденным лицом и вывалившимися кишками.

Поджидавший нас в отстойнике медведь восстал из вод в тот самый момент, когда я потянула Вика в щель, к последнему, крошечному шансу на спасение. Медведь, до той поры не подававший признаков жизни, врезался в стену с такой силой, что посыпалась пыль, а брызги воды с его шкуры окатили меня грязным дождем.

Вик был уже внутри. Я уверена, что он был там вместе со мной. Косматый бурый мех закрыл щель, наступила темнота, завоняло падалью, медведь был близко, слишком близко. Вик жалобно вскрикнул, я рванулась дальше вглубь, желудок свело от приступа клаустрофобии, ощущение грубого, сырого камня на моей щеке, крик Вика, медведь, тянущийся к нему.

Я, как могла, обхватила Вика за талию, дернула на себя, он споткнулся и почему-то повалился назад, в щель, огромные медвежьи когти со свистом рассекли воздух, Вик завизжал опять, мы с ним оказались на полу, слепо тычась в темноте.

Я едва помещалась в узкой трещине, моя задница упиралась в одну стену, руки – в противоположную, я поползла боком, по-крабьи, так быстро, как только могла, так, что рвались одежда и кожа, и толкала перед собой наш рюкзак, потом он свалился куда-то, застряв где-то там, внизу, а медведь ревел совсем близко. Затхлый воздух загустел от пыли и паутины.

Вик протиснулся рядом со мной, толкнул меня и забился, пытаясь пролезть дальше. Мне тоже отчаянно хотелось бежать, продираться, забиться как можно глубже, чтобы ни клыки, ни когти не могли меня достать, но в этом месте о быстроте речи не было. Оно было слишком тесным. Бежать никак не получалось, только протискиваться.

– Давай, Вик! Быстрее!

Не знаю, говорила ли я ему это, кричала или только думала, продвигаясь все дальше, по возможности не обдирая ссадины на ладонях.

«Выбери что-то одно, сосредоточься на самом важном, а все остальное отложи в сторону», – так говаривала мне мать. На корабле. В разрушенном городе. В зарослях высокой травы, где мы прятались от вооруженных людей.

– Ты ранен? – спросила я Вика. Разглядеть ничего было нельзя.

– Плечо, – ответил он. – Кровь.

Яд.

Мы превратились в безмозглых, полудохлых ракообразных. В воплощение бегства от клацающих позади челюстей. Потеряв остатки самостоятельности, я толкала и толкала перед собой рюкзак, хотя он был мне не нужен и ужасно мешал, а медведь сзади бешено ломал стену, отдирая от нее огромные куски и расширяя проход, его нескончаемое «Мррк! Мррк!» гремело вокруг нас, прорывалось над нашими головами и неслось дальше, вселяя страх в наши мозги, населяя мрак призраками медведей, ждущими нас впереди.

Внезапно Вик умолк и обмяк, я не понимала, умер ли он или только потерял сознание, но вот он, всхлипнув, ожил. Я подумала, что его последний оставшийся диагност-червь остановил кровь. Попыталась оглянуться, извернувшись в тесной щели. Вик уперся в меня, навалился, пополз по мне, как будто бы я была неодушевленным предметом. В слабом свете, исходившем от медведя, я увидела, что по плечу Вика словно прошлись грабли: четыре борозды от когтей, разодравших одежду. Кровь текла медленнее, чем могла бы, никак не удавалось рассмотреть, насколько глубоки раны. Насколько они испачканы грязью и зараженной мертвечиной.