не безоблачной, сильно отдаляясь от идеала – однако идеал взаимодействовал с реальностью, влияя на нее. В политике важнейшими понятиями были клан, брак, родство и клиентела. Знатные семейства были хорошо обеспечены (земли, крепостные, богатые подарки, статус) и не нуждались в гарантиях, которые дают право или институты (либо не владели языком, при помощи которого можно было бы сформулировать требование таких гарантий). На практике, как мы видели, существовал запрет на убийство правителя (таких попыток в России не было до Петра I), так как знать справедливо опасалась соперничества в верхах. Когда такое соперничество возникало, оно влекло за собой кровавые расправы и дестабилизировало внутреннюю ситуацию в те редкие моменты, когда стабилизирующий центр оказывался уязвимым (годы несовершеннолетия Ивана IV, Ивана и Петра Алексеевичей) или вовсе исчезал (как в 1598 году). Согласие и сотрудничество были необходимы для правильного функционирования системы, дававшей преимущества боярам, поэтому последние стремились выступать единым фронтом. Правители и знать видели свой долг в том, чтобы прислушиваться к советам, и политическая ситуация благоприятствовала этому – общеимперская судебная система была готова принимать прошения даже от самого ничтожного из подданных. Правители, церковные иерархи и бояре устраивали совещания, разные по составу: царь и ближний круг бояр; все бояре; бояре и церковные иерархи; широкое народное собрание. Бояре и правители могли не быть набожными лично, но охотно участвовали в религиозных ритуалах, демонстрировавших дарованную им Богом легитимность. Политическая жизнь протекала в соответствии с идеей государства как «сообщества благочестивых», пользуясь выражением Дэниэла Роуленда. Результатом стала политическая система, основанная на родстве и личных связях, чрезвычайно стабильная и прошедшая проверку временем.

И наконец – несколько слов о «деспотизме». Этот термин, предложенный Аристотелем и применявшийся европейскими путешественниками к России с XVI века, стал расхожим и зазвучал с новой силой во времена холодной войны. Но власть московского царя вряд ли можно назвать неограниченной. Даже если великие князья и цари считали всю страну своим уделом, на практике власть государства ограничивалась имперским воображаемым. Позиционируя себя в качестве православных правителей, московские цари были обязаны проявлять набожность, покровительствовать церкви, защищать свое царство, отправлять правосудие и – возможно, самое важное – оберегать свой народ от угроз. Именно это ожидание, в отсутствие конституционных гарантий или права на сопротивление, служило оправданием для народных низов, поднимавших мятеж против правителя, который не выполнял своих обязанностей. Лишь в редких случаях московские правители вели себя единовластно и деспотично, и поэтому зверства Ивана Грозного вызвали такое потрясение. Правители могли сколько угодно использовать принуждение, задействуя людские и материальные ресурсы империи, и более того, употреблять эти ресурсы в интересах немногочисленной элиты; достаточно было того, что они удовлетворяли ожиданиям не только в символическом пространстве (ритуалы), но и в реальном, обеспечивая справедливость и порядок. Это равновесие между теоретическими претензиями на безграничную власть и ее ограничениями на практике было характерно и для соседей России в раннее Новое время (стран, где европейские наблюдатели также обнаруживали «деспотизм»). Как отмечает Тимоти Брук, в минском Китае власть императора была ограничена, поскольку до того на протяжении нескольких столетий в стране складывалась система письменного права и создавался бюрократический аппарат. Дж. Кадафар перечисляет множество ожиданий, которые ограничивали власть османских правителей в первые века после воцарения династии – султан обязан быть набожным, справедливым, милостивым. Концепции легитимности отводили правителям определенные роли и устанавливали для них границы; для приобретения и сохранения легитимности следовало не выходить за эти пределы. Однако легитимность не означала нерешительности. Имперское воображаемое Московского государства ни в коем случае не удерживало царей от применения силы для достижения своих целей, связанных с завоеваниями, контролем, мобилизацией ресурсов. Московские правители захватывали территории, прикрепляли одних подданных к земле и перемещали других в массовом порядке, создавали общеимперские институты. И здесь мы переходим от власти абстрактного воображаемого к власти кнута, войска и бюрократии.

* * *

Сравнительные работы: Brook T. The Troubled Empire: China in the Yuan and Ming Dynasties. Cambridge, Mass., London: Harvard University Press, 2010; Kafadar C. Between Two Worlds: The Construction of the Ottoman State. Berkeley: University of California Press, 1995. О наследовании престола и политической символике в Османской империи: Peirce L. The Imperial Harem: Women and Sovereignty in the Ottoman Empire. New York: Oxford University Press, 1993; Necipoğlu G. Architecture, Ceremonial, and Power: The Topkapi Palace in the Fifteenth and Sixteenth Centuries. New York: Architectural History Foundation, 1991.

Теоретические труды принадлежат перу Джейн Бербанк, Фреда Купера и Кэрин Барки (см. «Введение»). О деспотизме как расхожем выражении применительно к России: Poe M. «A People Born to Slavery»: Russia in Early Modern European Ethnography, 1476–1748. Ithaca, NY: Cornell University Press, 2000.

О династической преемственности в историографии и искусстве Англии XVII века, при Тюдорах: Levy F. Tudor Historical Thought. San Marino, Calif.: Huntington Library, 1967; Sharpe K. Selling the Tudor Monarchy: Authority and Image in Sixteenth-Century England. New Haven: Yale University Press, 2009; Woolf D. From Hystories to the Historical: Five Transitions in Thinking about the Past, 1500–1700 // The Uses of History in Early Modern England / Ed. by P. Kewes. San Marino, Calif.: Huntington Library, 2006. Р. 31–67; The Idea of History in Early Stuart England. Toronto, Buffalo, London: University of Toronto Press, 1990.

О династической преемственности и портретах правителей в Турции при османских султанах: Atil E. Süleymanname: The Illustrated History of Süleyman the Magnificent. New York: Harry N. Abrams, Inc., Publishers, 1986; Writing History at the Ottoman Court: Editing the Past, Fashioning the Future / Ed. by H. Erdem Cipa, E. Fetvaci. Bloomington and Indianapolis: Indiana University Press, 2013. Р. 100–128; Fetvaci E. Picturing History at the Ottoman Court. Bloomington and Indianapolis: Indiana University Press, 2013; Tezcan B. Ottoman Historical Writing // The Oxford History of Historical Writing / Ed. by A. Feldherr, G. Hardy. 5 vols. Oxford: Oxford University Press, 2011–2012. Vol. 3 (2012). Р. 192–211; The Sultan’s Portrait: Picturing the House of Osman / Ed. by S. Kangal. Istanbul: ǏIşbank, 2000. Р. 22–61.

О раннем периоде формирования идеологии Московского государства: Ostrowski D. Muscovy and the Mongols: Cross-cultural Influences on the Steppe Frontier, 1304–1589. Cambridge: Cambridge University Press, 1998; Alef G. The Adoption of the Muscovite Two-Headed Eagle: A Discordant View // Speculum. 1966. № 41. Р. 1–21; Kollmann N. The Cap of Monomakh // Picturing Russia: Explorations in Visual Culture / Ed. by V. Kivelson, J. Neuberger. New Haven and London: Yale University Press, 2008.