Дочь. Тень дочери. Когда успела статная румяная хохотушка превратиться в тощее, землисто-бледное пугало?

Подошла – сутулясь, комкая передник, повязанный поверх мятого платья. Опустилась на тканый коврик подле стула, на котором сидел, свесив руки, отец. Посмотрела заплаканными серыми глазами, вздохнула и уткнулась головой в его бок.

– Мужчины стали возвращаться ещё позже, – произнесла она тихо, словно через силу. – Теперь они приходят после рассвета.

Адыр молчал.

– Кузнец говорит, они будут идти домой всё неохотней, а в один день не вернутся вовсе, как Корий. Тоже останутся там, останутся жить с этими… Некоторые мужики говорят, что лучше повеситься. Всерьёз говорят. А бабы.

Староста вздохнул.

– Папа, что теперь будет?

Она подняла голову, смотрела на него потухшим взглядом, а он не знал, что ей ответить.

– Папа?

– Я не знаю, ясочка, – устало выговорил Адыр. – Я видел в городе много людей, у которых похожие беды, и никто не может сказать, как мы должны поступать. Этот мирный уговор, эти другомирцы – они всюду губят наше Соизмерение. По-разному. Иногда и не желая чинить зла. Они такими созданы, ясочка. А мы – нам не дают защищаться. Нам говорят, что защита – это война.

Дочь смотрела на него, хмурилась, и было видно, что она понимает едва ли половину сказанного: слишком сильно гложет её собственное горе.

– Значит, ничего нельзя поделать?

Адыр потёр лоб.

– Я не знаю. Никто не знает. Быть может, позднее отыщется способ, но как нам дожить до того дня? Все одно говорят: мирный уговор обрёк нас на смерть. Медленную, как задушье. Не лучше ль нам было сгинуть, сражаясь за свой дом, ясочка?

Дочь долго молчала.

– Ты не можешь спасти весь мир.

Староста кивнул и опустил глаза. Но тут же поднял голову, почуяв её взгляд.

– А одну деревню?

* * *

«Прошу без всякого промедления выстроить вблизи Сливки и Новой ещё одну деревню и передать её для переселения эльфам».

Дочь недоверчиво смотрела на появляющиеся из- под пера буквы.

– Папа, что ты делаешь?

Адыр сердито подул на бумагу. Это была плохая бумага, тонкая и серая, и дубовые чернила немного расплывались на ней.

– Пытаюсь спасти Сливку, ясочка. Суккубы, если мне верно сказали, имеют какие-то особые отношения с негодяями-эльфами. Если «слаб» – это «слабость», то рогатые твари оставят в покое наших мужиков. А эльфы… Быть может, им попросту нужна твёрдая рука, и тогда они окажутся не совсем пропащими и беспутными, а? Вдруг этот каталожник – не такой уж болван? Ведь у другомирцев тоже есть свои порядки, значит, нам, чтобы выжить, нужно понять: а как выживают они?

Староста снова подул на бумагу и добавил:

– Быть может, люди и впрямь смогут ужиться с другомирцами, если разузнают всё про этих тварей и научатся правильно их совмещать. Во всяком разе, такого делать ещё никто не пытался, а ничего иного я придумать не могу, – староста помолчал и неохотно добавил: – а может статься, мы не сможем ужиться, но сумеем дотянуть до того дня, когда отыщется способ отвадить нелюдей миром. А может быть, «слаб» – никакая не «слабость», и тогда всё станет ещё хуже. Не знаю, ясочка, что я сейчас делаю: строю между нами мост, ускоряю нашу погибель или попросту выгадываю время для деревни. Но попробовать нужно, как считаешь? Что нам ещё остается?

Адыр с прищуром оглядел серую бумагу с подсохшими чернилами и решительно вывел на ней свою подпись.

* * *

Месяц Зерна деревня Сливка провожала шумно: позади славные и трудные летние месяцы, урожай собран, можно разрешить себе два дня празднеств перед неспешной подготовкой к зиме.

Вытащили к дальнему колодцу столы, накрыли полотняными скатёрками. Хозяйки потащили снедь: пироги с яблоками и грибами, мясные кулебяки, квашеную капусту, солёные арбузы. Потянулись мужики с наливкой, квасом и жутким сливковым самогоном, после которого голова вроде бы всё понимает, а куда несут ноги – одним богам ведомо.

Адыр, преследуемый по пятам двумя каталожниками и одной несказанно настырной бабой из соседней деревни, безуспешно пытался отдавать подопечным последние указания.

Никто никого не слушал, всё бурлило и шумело, под ногами путались вопящие дети и чьи-то куры.

Понемногу люди успокаивались, рассаживались. Адыр тоже пятился к столу, хотя было понятно, что гости не отстанут от него и во время гуляния.

– Всё ж таки зря мы никого их не позвали, – беспокоился дед Вась и оглядывался на Новую. Там, вдали, мельтешили на огородиках нелюди: одни – стройные, в цветастых нарядах, другие – плечистые, длинноухие. – Нехорошо получается, не по-соседски!

Жена деда, расставлявшая на столе последние плошки, погрозила ему кулаком.

– Тю! – кузнецова невестка уперла полные руки в бока. – Так ты сбегай дед, позови! Сарай-то мой во, недалечко, вилы ещё неубратые стоят – зови-зови!

Взопревший Адыр, стряхнув с рукава каталожника, упал наконец на лавку, подхватил протянутую зятем кружку с наливкой. Оглядел рассевшихся вокруг довольных односельчан, уставленный снедью стол, глубоко вдохнул вкусный воздух с осенней прохладцей и провозгласил:

– Ну что – за тех, кто продержится!

Я возвращался из магазина, когда обнаружил на пороге дома незнакомого мужчину средних лет в коричневом теплом пальто и шапке-ушанке с болтающимися ушами. С утра подморозило, но в таком костюме можно свариться заживо. Только незнакомец не потел, а выглядел возбужденно. Он лихорадочно расхаживал из стороны в сторону и бросал взгляд то на занавешенные окна моего кабинета, то на наручные часы.

Заслышав приближающийся автомобиль, незнакомец в пальто резко обернулся, и его лицо исказила улыбка. Он дождался, пока я выберусь из машины, и бросился ко мне, схватил за руку, стал лихорадочно трясти её и приговаривать:

– Преподобный Крейн, преподобный Крейн…

– Уважаемый, я, конечно, рад вашей радости, только руку мне отрывать не надо. Уверен, что в будущем она мне еще пригодится, – озадачил я его.

Незнакомец оторвался от моей руки, отпрыгнул на несколько шагов и произнес:

– Я Ларм Изжога. Так меня все зовут. И у меня к вам срочное дело.

– Очень рад знакомству. Подождите, я разгружу покупки. И тогда смогу вам уделить пару минут.