За Кайсаровым к Пьеру еще подошли другие из его знакомых, ион не успевал отвечать на расспросы о Москве, которыми они засыпали его, и неуспевал выслушивать рассказов, которые ему делали. На всех лицах выражалисьоживление и тревога. Но Пьеру казалось, что причина возбуждения, выражавшегосяна некоторых из этих лиц, лежала больше в вопросах личного успеха, и у него невыходило из головы то другое выражение возбуждения, которое он видел на другихлицах и которое говорило о вопросах не личных, а общих, вопросах жизни исмерти. Кутузов заметил фигуру Пьера и группу, собравшуюся около него.

— Позовите его ко мне, — сказал Кутузов. Адъютант передалжелание светлейшего, и Пьер направился к скамейке. Но еще прежде него кКутузову подошел рядовой ополченец. Это был Долохов.

— Этот как тут? — спросил Пьер.

— Это такая бестия, везде пролезет! — отвечали Пьеру. — Ведьон разжалован. Теперь ему выскочить надо. Какие-то проекты подавал и в цепьнеприятельскую ночью лазил… но молодец!..

Пьер, сняв шляпу, почтительно наклонился перед Кутузовым.

— Я решил, что, ежели я доложу вашей светлости, вы можетепрогнать меня или сказать, что вам известно то, что я докладываю, и тогда меняне убудет… — говорил Долохов.

— Так, так.

— А ежели я прав, то я принесу пользу отечеству, длякоторого я готов умереть.

— Так… так…

— И ежели вашей светлости понадобится человек, который бы нежалел своей шкуры, то извольте вспомнить обо мне… Может быть, я пригожусь вашейсветлости.

— Так… так… — повторил Кутузов, смеющимся, суживающимсяглазом глядя на Пьера.

В это время Борис, с своей придворной ловкостью, выдвинулсярядом с Пьером в близость начальства и с самым естественным видом и не громко,как бы продолжая начатый разговор, сказал Пьеру:

— Ополченцы — те прямо надели чистые, белые рубахи, чтобыприготовиться к смерти. Какое геройство, граф!

Борис сказал это Пьеру, очевидно, для того, чтобы бытьуслышанным светлейшим. Он знал, что Кутузов обратит внимание на эти слова, и действительносветлейший обратился к нему:

— Ты что говоришь про ополченье? — сказал он Борису.

— Они, ваша светлость, готовясь к завтрашнему дню, к смерти,надели белые рубахи.

— А!.. Чудесный, бесподобный народ! — сказал Кутузов и,закрыв глаза, покачал головой. — Бесподобный народ! — повторил он со вздохом.

— Хотите пороху понюхать? — сказал он Пьеру. — Да, приятныйзапах. Имею честь быть обожателем супруги вашей, здорова она? Мой привал квашим услугам. — И, как это часто бывает с старыми людьми, Кутузов сталрассеянно оглядываться, как будто забыв все, что ему нужно было сказать илисделать.

Очевидно, вспомнив то, что он искал, он подманил к себеАндрея Сергеича Кайсарова, брата своего адъютанта.

— Как, как, как стихи-то Марина, как стихи, как? Что наГеракова написал: «Будешь в корпусе учитель… Скажи, скажи, — заговорил Кутузов,очевидно, собираясь посмеяться. Кайсаров прочел… Кутузов, улыбаясь, кивалголовой в такт стихов.

Когда Пьер отошел от Кутузова, Долохов, подвинувшись к нему,взял его за руку.

— Очень рад встретить вас здесь, граф, — сказал он емугромко и не стесняясь присутствием посторонних, с особенной решительностью иторжественностью. — Накануне дня, в который бог знает кому из нас сужденоостаться в живых, я рад случаю сказать вам, что я жалею о тех недоразумениях,которые были между нами, и желал бы, чтобы вы не имели против меня ничего.Прошу вас простить меня.

Пьер, улыбаясь, глядел на Долохова, не зная, что сказатьему. Долохов со слезами, выступившими ему на глаза, обнял и поцеловал Пьера.

Борис что-то сказал своему генералу, и граф Бенигсенобратился к Пьеру и предложил ехать с собою вместе по линии.

— Вам это будет интересно, — сказал он.

— Да, очень интересно, — сказал Пьер.

Через полчаса Кутузов уехал в Татаринову, и Бенигсен сосвитой, в числе которой был и Пьер, поехал по линии.

Бенигсен от Горок спустился по большой дороге к мосту, накоторый Пьеру указывал офицер с кургана как на центр позиции и у которого наберегу лежали ряды скошенной, пахнувшей сеном травы. Через мост они проехали всело Бородино, оттуда повернули влево и мимо огромного количества войск и пушеквыехали к высокому кургану, на котором копали землю ополченцы. Это был редут,еще не имевший названия, потом получивший название редута Раевского, иликурганной батареи.

Пьер не обратил особенного внимания на этот редут. Он незнал, что это место будет для него памятнее всех мест Бородинского поля. Потомони поехали через овраг к Семеновскому, в котором солдаты растаскивалипоследние бревна изб и овинов. Потом под гору и на гору они проехали впередчерез поломанную, выбитую, как градом, рожь, по вновь проложенной артиллериейпо колчам пашни дороге на флеши [род укрепления. (Примеч. Л.Н. Толстого.)],тоже тогда еще копаемые.

Бенигсен остановился на флешах и стал смотреть вперед на(бывший еще вчера нашим) Шевардинский редут, на котором виднелось нескольковсадников. Офицеры говорили, что там был Наполеон или Мюрат. И все жадносмотрели на эту кучку всадников. Пьер тоже смотрел туда, стараясь угадать,который из этих чуть видневшихся людей был Наполеон. Наконец всадники съехали скургана и скрылись.

Бенигсен обратился к подошедшему к нему генералу и сталпояснять все положение наших войск. Пьер слушал слова Бенигсена, напрягая всесвои умственные силы к тому, чтоб понять сущность предстоящего сражения, но согорчением чувствовал, что умственные способности его для этого былинедостаточны. Он ничего не понимал. Бенигсен перестал говорить, и заметивфигуру прислушивавшегося Пьера, сказал вдруг, обращаясь к нему:

— Вам, я думаю, неинтересно?

— Ах, напротив, очень интересно, — повторил Пьер не совсемправдиво.

С флеш они поехали еще левее дорогою, вьющеюся по частому,невысокому березовому лесу. В середине этого