Взойдя на гору, икона остановилась; державшие на полотенцахикону люди переменились, дьячки зажгли вновь кадила, и начался молебен. Жаркиелучи солнца били отвесно сверху; слабый, свежий ветерок играл волосами открытыхголов и лентами, которыми была убрана икона; пение негромко раздавалось подоткрытым небом. Огромная толпа с открытыми головами офицеров, солдат,ополченцев окружала икону. Позади священника и дьячка, на очищенном месте,стояли чиновные люди. Один плешивый генерал с Георгием на шее стоял прямо заспиной священника и, не крестясь (очевидно, немец), терпеливо дожидался концамолебна, который он считал нужным выслушать, вероятно, для возбужденияпатриотизма русского народа. Другой генерал стоял в воинственной позе ипотряхивал рукой перед грудью, оглядываясь вокруг себя. Между этим чиновнымкружком Пьер, стоявший в толпе мужиков, узнал некоторых знакомых; но он несмотрел на них: все внимание его было поглощено серьезным выражением лиц в этойтолпе солдат и оиолченцев, однообразно жадно смотревших на икону. Как толькоуставшие дьячки (певшие двадцатый молебен) начинали лениво и привычно петь:«Спаси от бед рабы твоя, богородице», и священник и дьякон подхватывали: «Яковси по бозе к тебе прибегаем, яко нерушимой стене и предстательству», — на всехлицах вспыхивало опять то же выражение сознания торжественности наступающейминуты, которое он видел под горой в Можайске и урывками на многих и многих лицах,встреченных им в это утро; и чаще опускались головы, встряхивались волоса ислышались вздохи и удары крестов по грудям.

Толпа, окружавшая икону, вдруг раскрылась и надавила Пьера.Кто-то, вероятно, очень важное лицо, судя по поспешности, с которой перед нимсторонились, подходил к иконе.

Это был Кутузов, объезжавший позицию. Он, возвращаясь кТатариновой, подошел к молебну. Пьер тотчас же узнал Кутузова по его особенной,отличавшейся от всех фигуре.

В длинном сюртуке на огромном толщиной теле, с сутуловатойспиной, с открытой белой головой и с вытекшим, белым глазом на оплывшем лице,Кутузов вошел своей ныряющей, раскачивающейся походкой в круг и остановилсяпозади священника. Он перекрестился привычным жестом, достал рукой до земли и,тяжело вздохнув, опустил свою седую голову. За Кутузовым был Бенигсен и свита.Несмотря на присутствие главнокомандующего, обратившего на себя внимание всехвысших чинов, ополченцы и солдаты, не глядя на него, продолжали молиться.

Когда кончился молебен, Кутузов подошел к иконе, тяжелоопустился на колена, кланяясь в землю, и долго пытался и не мог встать оттяжести и слабости. Седая голова его подергивалась от усилий. Наконец он встали с детски-наивным вытягиванием губ приложился к иконе и опять поклонился,дотронувшись рукой до земли. Генералитет последовал его примеру; потом офицеры,и за ними, давя друг друга, топчась, пыхтя и толкаясь, с взволнованными лицами,полезли солдаты и ополченцы.

Покачиваясь от давки, охватившей его, Пьер оглядывалсявокруг себя.

— Граф, Петр Кирилыч! Вы как здесь? — сказал чей-то голос.Пьер оглянулся.

Борис Друбецкой, обчищая рукой коленки, которые он запачкал(вероятно, тоже прикладываясь к иконе), улыбаясь подходил к Пьеру. Борис был одетэлегантно, с оттенком походной воинственности. На нем был длинный сюртук иплеть через плечо, так же, как у Кутузова.

Кутузов между тем подошел к деревне и сел в тени ближайшегодома на лавку, которую бегом принес один казак, а другой поспешно покрылковриком. Огромная блестящая свита окружила главнокомандующего.

Икона тронулась дальше, сопутствуемая толпой. Пьер шагах втридцати от Кутузова остановился, разговаривая с Борисом.

Пьер объяснил свое намерение участвовать в сражении иосмотреть позицию.

— Вот как сделайте, — сказал Борис. — Je vous ferai leshonneurs du camp. [Я вас буду угощать лагерем. ] Лучше всего вы увидите всеоттуда, где будет граф Бенигсен. Я ведь при нем состою. Я ему доложу. А еслихотите объехать позицию, то поедемте с нами: мы сейчас едем на левый фланг. Апотом вернемся, и милости прошу у меня ночевать, и партию составим. Вы ведьзнакомы с Дмитрием Сергеичем? Он вот тут стоит, — он указал третий дом вГорках.

— Но мне бы хотелось видеть правый фланг; говорят, он очень силен,— сказал Пьер. — Я бы хотел проехать от Москвы-реки и всю позицию.

— Ну, это после можете, а главный — левый флан??…

— Да, да. А где полк князя Болконского, не можете вы указатьмне? — спросил Пьер.

— Андрея Николаевича? мы мимо проедем, я вас проведу к нему.

— Что ж левый фланг? — спросил Пьер.

— По правде вам сказать, entre nous, [между нами, ] левыйфланг наш бог знает в каком положении, — сказал Борис, доверчиво понижая голос,— граф Бенигсен совсем не то предполагал. Он предполагал укрепить вон тоткурган, совсем не так… но, — Борис пожал плечами. — Светлейший не захотел, илиему наговорили. Ведь… — И Борис не договорил, потому что в это время к Пьеруподошел Кайсаров, адъютант Кутузова. — А! Паисий Сергеич, — сказал Борис, ссвободной улыбкой обращаясь к Кайсарову, — А я вот стараюсь объяснить графупозицию. Удивительно, как мог светлейший так верно угадать замыслы французов!

— Вы про левый фланг? — сказал Кайсаров.

— Да, да, именно. Левый фланг наш теперь очень, очень силен.

Несмотря на то, что Кутузов выгонял всех лишних из штаба,Борис после перемен, произведенных Кутузовым, сумел удержаться при главнойквартире. Борис пристроился к графу Бенигсену. Граф Бенигсен, как и все люди,при которых находился Борис, считал молодого князя Друбецкого неоцененнымчеловеком.

В начальствовании армией были две резкие, определенныепартии: партия Кутузова и партия Бенигсена, начальника штаба. Борис находилсяпри этой последней партии, и никто так, как он, не умел, воздавая раболепноеуважение Кутузову, давать чувствовать, что старик плох и что все дело ведетсяБенигсеном. Теперь наступила решительная минута сражения, которая должна былаили уничтожить Кутузова и передать власть Бенигсену, или, ежели бы даже Кутузоввыиграл сражение, дать почувствовать, что все сделано Бенигсеном. Во всякомслучае, за завтрашний день должны были быть розданы большие награды и выдвинутывперед новые люди. И вследствие этого Борис находился в раздраженном оживлениивесь этот день.