чуме… Но что я мог поделать? Я не мог оставаться в Олинде. Мой отец был всем, что у меня было. – Педро поднимает ракушку и швыряет ее в океан. Волна сразу же поглощает ее. – Ты знаешь, что на самом деле он даже не видит во мне своего сына? Как будто меня никогда и не существовало. И все же я поехал к нему. Я наивен?

– Ты не наивен, – говорю я ему. – Слышишь меня? Твой отец – единственный, кто здесь виноват.

Не отвечая, Педро встает, кивая мне, чтобы я следовала за ним. Мы сбрасываем обувь и идем вдоль кромки воды, уворачиваясь от волн, когда они подкатывают слишком близко.

– Я бы бросил все, – говорит он, глядя на океан. – Все. Если бы он сказал, что ему жаль, что он хочет наверстать упущенное за все то время, когда я не рос с ним, я бы остался в Куритибе. – Я слышу страдание в его голосе, отвращение к себе, которого никогда раньше не замечала. – В конце концов, единственное, что я от него получил, были его любимые солнцезащитные очки.

– Солнцезащитные очки?

– Он позволил мне надеть их, когда мы готовили на гриле на улице, – говорит он с застенчивой улыбкой. – Я их так и не вернул.

Педро снова садится на песок с побежденным видом. Я сажусь рядом с ним.

– Это нормально – ожидать чего-то от своего отца. Ты был вправе надеяться, что он будет рядом.

Педро усмехается, глядя вперед.

– За те две недели, что я у него пробыл, я понял, что на самом деле мы с отцом не слишком-то отличаемся.

– Педро, нет.

– Я серьезно. Послушай, я был готов бросить свою семью и всю свою жизнь, точно так же, как он бросил маму. Точно так же, как бросил меня много лет назад. Я оставил свою семью, когда они больше всего во мне нуждались. Когда я понял, что мне нет места рядом с отцом, я вернулся, как блудный сын, – он качает головой. – Но я все равно злился на деда. У меня был план: сделать так, чтобы меня исключили из школы, чтобы у меня не осталось другого выбора, кроме как принять свою жизнь в «Сахаре» раз и навсегда…

Я так зла на него, что готова закричать.

Он смотрит на меня, внезапно встревожившись.

– Считаешь, деду не следовало принимать меня обратно? Я знаю.

Упрямая слеза скатывается по моей щеке.

– Не говори так!

– Почему? Я отвернулся от него лишь для того, чтобы через две недели вернуться как ни в чем не бывало. Думаю, дедушке вообще не стоило открывать дверь.

– Ты не отвернулся от своего деда. Тебе некуда было идти, когда он не захотел тебя выслушать.

– Ты не понимаешь. – Глаза Педро блестят от слез. – Дедушка научил меня всему, что я знаю. Я стал пекарем благодаря ему. И вот как я ему отплатил? Я настолько неблагодарный?

Я хватаю его за руку, чтобы он понял, что я – здесь, с ним рядом. Что он не одинок.

– Ты не неблагодарный, – говорю я, борясь со слезами.

– Что мне делать? – Его голос прерывается первым всхлипом. – Как я пойду домой сегодня вечером? Он видеть меня не хочет. Он сказал, чтобы я возвращался к отцу. Ты сама слышала…

Похоже, слова сеу Ромарио наконец-то дошли до сознания Педро, и он начинает паниковать. Я обнимаю его за плечи, и Педро так же быстро перестает всхлипывать, вытирая глаза рукавом, как будто не хочет передо мной плакать.

– Я уже в порядке, – говорит он, слегка усмехаясь. – Клянусь, я в порядке.

Меня беспокоит, что он так быстро подавляет свои чувства. Педро откидывается на песок, глядя на звезды. Я ложусь рядом с ним. Это редкая ясная июньская ночь. На небе ни облачка. Мы не двигаемся с места, пока не начинает немного холодать. Только огни на деревянном настиле вдоль пляжа, где курсируют бегуны трусцой и семьи с колясками, и обращенные к пляжу высокие здания отбрасывают на нас какой-то свет.

– Спасибо, что сбежала со мной на пару часов, – говорит он, нарушая тишину.

Я поворачиваю голову, чтобы посмотреть на него.

И понимаю, что он пристально смотрит на меня.

Не раздумывая, я тянусь к его руке, в то время как он делает движение к моей. Жест кажется естественным, как будто мы делали это всю нашу жизнь.

– Ты знаешь, что я не умею плавать? – внезапно говорит он чуть охрипшим от недавних слез голосом.

– Не умеешь?

– Никто никогда не учил меня.

– Ну, я умею, – говорю я. – Бабушка меня научила.

– Умеешь плавать в океане?

– Умею.

– И не боишься акул?

– Немного.

Он восхищенно присвистывает.

– Когда-нибудь научишь меня.

– Договорились, – улыбаюсь я.

Мы снова молчим, Педро мрачнеет, но все еще смотрит на меня.

– Лари?

– Да?

– Можно, я тебя поцелую?

Мое дыхание прерывается, а сердце бьется быстрее. И это кажется правильным, настолько правильным, что это пугает меня. Я вижу по его глазам, что он знает, что пути назад нет. Что никто из нас не хочет возвращаться к тому, что было, а это самое опасное, что может случиться, когда ты вовлечен во вражду нескольких поколений.

– Да, – говорю я.

Он придвигается ближе, наклоняет голову. В тот момент, когда я чувствую сладость кокосовой воды и соль морского бриза на его губах, я не хочу, чтобы этот поцелуй заканчивался. Его рука поднимается вверх, пальцы зарываются в мои волосы и замирают на затылке. Мои руки обвиваются вокруг его шеи, его тепло перетекает от его кожи к моей.

Волны практически у наших ног. Я слышу, как они плещутся все ближе и ближе, когда сдерживаемые, запутанные чувства, которых я избегала все это время, разливаются по моим венам. Он целует меня с возрастающей настойчивостью, как будто боится, что это его единственный шанс быть со мной.

Его рука обхватывает меня за талию, притягивая ближе. Затем его губы отрываются от моих, игриво путешествуя вниз по линии подбородка, посылая мурашки по моей спине. Я дрожу и чувствую, как поцелуй превращается в улыбку рядом с моей шеей. И я тоже улыбаюсь, потому что это похоже на сон.

Волна наконец касается наших босых ног, заставляя вздрогнуть.

– Подожди, – говорю я, выпрямляясь и прерывая самый прекрасный момент.

Педро выглядит обеспокоенным.

– Лари, прости. Я не должен… я…

– Ты не сделал ничего плохого, – заверяю я.

Но я ошеломлена тем, что это произошло. Я хотела поцеловать его, хотела уже некоторое время. Но мы не можем быть вместе. Что будет, если узнают