Лаура закрыла лицо руками, уткнулась Ноэлю в плечо. Тот обнял ее. И эти двое продолжили путь, пока не исчезли из виду.

Им понадобилось тринадцать часов, чтобы разорвать наш дом на части, кусок за куском, и сравнять его с землей. Целых тринадцать часов металлические челюсти крана вгрызались в дом и отрывали часть за частью. Здание так и не рухнуло. Те из нас, кто остался наблюдать за происходящим, кто жил в этом доме и знал его как свои пять пальцев, ничуть не удивились. Этот дом простоял бы еще сто лет.

Когда рушили стены, взору открывались внутренности жилых квартир. Из первого громадного, оторванного краном куска вылетела большая Библия. То была квартира семьи Вердес. Как-то Лаура рассказывала мне об этой Библии. На форзаце они написали имена всех членов семьи вплоть до четвертого колена.

В свете фонарей мебель выглядела нагой и уязвимой, как люди, которых застали за переодеванием. Ковры соскальзывали в щели, образовавшиеся в полу, увлекая за собой диваны и столы, пока все не накренилось и не стало раскачиваться под безумными углами, как в комнате смеха. Челюсти машины так сжимали кухонные шкафы, что их «рвало» овсяными хлопьями и столовым серебром, свадебными сервизами и пластмассовыми детскими мисками. Время от времени белый свет выхватывал из тьмы какое-то украшение или кусок битого стекла и неожиданно ослеплял меня. В какой-то момент в зубах крана застрял крошечный голубой свитер и провисел абсурдно долго, как будто кто-то неистово цеплялся за эту вещь, отчаянно пытаясь остановить кошмар. Только крану было наплевать, он продолжал свою работу всю ночь.

Я стояла и беспомощно наблюдала. И только когда монстр добрался до третьего этажа, где жил мистер Мандельбаум, я была вынуждена уйти. Я заверила себя, что голодна, ведь я не ела целый день. Направилась в закусочную на Первой авеню и два часа просидела там над чашкой кофе и бутербродом. Я откусила бутерброд, но следы от зубов слишком сильно напоминали дыры в нашем доме. Голова гудела, лицо пылало, я наклонилась, чтобы приложиться щекой к прохладной поверхности стола.

— Мисс, с вами все в порядке?

Подошел официант и навис надо мной, его лицо выражало тревогу.

— Я в порядке. — Голос прозвучал глухо. Я откашлялась. — У вас есть телефон?

— В глубине зала. Рядом с туалетом. — Он махнул в сторону кухни. — Вы уверены, что все хорошо?

Я нагнулась над бумажником, чтобы найти пару банкнот и мелочь для телефона, и волосы упали мне на лицо. Когда я подняла глаза, официант продолжал смотреть на меня с тревогой. Я слабо улыбнулась.

— Просто не так голодна, как думала.

Кто-то нацарапал на металлическом корпусе платного телефона «Чти Господа». Аппарат съел два четвертака, и только после третьего раздался гудок соединения. Ноэль снял трубку мгновенно.

— Как она? — спросила я.

— Спит, — ответил Ноэль. — Отрубилась сразу же, как только переоделась в сухое. Я хотел ее разбудить и заставить поесть, но решил, что сон для нее сейчас важнее.

— Спасибо, Ноэль. — Как бы я ни откашливалась, кажется, так и не смогла избавиться от хрипотцы. В моем голосе не было благодарности. Хотя я была очень благодарна. Да и сам голос не походил на мой собственный. — Утром я за ней зайду.

— А где ты будешь спать?

Я засмеялась — хриплым, лающим смехом.

— Нигде.

Делать мне там было нечего, но я все равно возвратилась на Стэнтон-стрит. Кран продолжал работать — добрался уже до второго этажа. Я видела, как его челюсти пронзают стены спальни Лауры, пожирая кукол и настольные игры, которые навсегда поселились у нее в шкафу, когда она выросла. Занавески, которые сшила ей миссис Мандельбаум. Обои, которые мы выбирали не один день, а потом несколько часов клеили в комнате, до этого оклеенной нотными листами. Все это кран сожрал и не подавился.

Несколько лет я ждала, что Лаура спросит меня о том дне. Я ждала, что дочь засыпет меня вопросами, но она так ничего и не спросила. Хотя я всегда думала, что, если бы она спросила, почему я вернулась, почему стояла там до самого утра в мокрой, мятой одежде, которую не снимала весь день, — такая практичная девочка, как Лаура, не получила бы вразумительного ответа. Я не смогла бы объяснить ей, почему осталась, почему должна была увидеть, как все — всю нашу общую жизнь — разрывают на куски. Почему-то я решила, что разрушению тоже нужен свидетель. Свидетель не в том смысле, в каком его употребляют адвокаты. Не совсем.

Я осталась по той же причине, по которой человек целую ночь просидел бы у кровати умирающего друга. Потому что этого требует дружба. Потому что никто не должен умирать в одиночестве.

Тот же автобус, который отвез людей в мотель у аэропорта, на следующее утро приволок всех назад. Полиция попыталась найти некоторые личные вещи в обломках разрушенного здания. Раскисшая от воды мебель, одежда, мокрые подушки, порванные фотографии, горшки с раздробленными растениями, старинная серебряная щетка для волос, метры спутанной пленки из видеокассеты, гитара с треснувшим грифом, скрученный провод от утюга, щетка для кошачьей шерсти, бесчисленные осколки фарфора, треснувшая памятная тарелка в честь свадьбы принца Чарльза и леди Дианы… Все добытые вещи полицейские складывали во влажную кучу на том месте, где еще вчера стоял наш дом.

Ноэль привел Лауру назад, когда я топталась в грязи, разглядывая все, что осталось, но я опять попросила увести ее. Не хотела, чтобы она это видела, чтобы видела, как я роюсь в куче разбитых вещей прямо на улице, как нищая на мусорке.

Мне понадобилось пять часов, чтобы найти ее. Опять пошел дождь. Мои руки были расцарапаны и кровоточили. Не знаю, то ли от пыли, то ли от душивших меня слез, но дышать было трудно, глаза слезились. Мои бывшие соседи — те, кто снизошел до того, чтобы так же ковыряться в грязи, — давно разошлись. К тому времени, как нашла то, что искала, я осталась одна. И сразу пошла за Лаурой.

В конечном итоге все жильцы нашего дома получили компенсацию за три дня, проведенных в мотеле, и подарочный сертификат на двести пятьдесят долларов, чтобы купить одежду в «Сирс», — спасибо Красному кресту. И все. Двести пятьдесят долларов за дом. Двести пятьдесят долларов за жизнь. Жильцы с детьми спрашивали: «Но куда мне вести ребенка? Куда мы пойдем?» Им отвечали, что они должны отправиться в одну из городских ночлежек, где могут оставаться сорок дней, пока их официально не признают бездомными и они не получат помощь от государства. Не думаю, что кто-нибудь согласился на это предложение. Не уверена. Я больше не видела большинство из них, только мистера Мандельбаума — и когда я его нашла, то сразу поняла, что он ни у кого помощи не примет.

Если владельцы здания не могли компенсировать его снос, право собственности переходило к городу за невыполнение обязательств. Они продали место застройщикам за миллионы. В итоге там возвели кооперативный дом, стоимость однокомнатной квартиры в котором начиналась с цифры 1,2 миллиона долларов.

Но стройка началась не сразу. Она долго-долго не начиналась.