Деликатные молодые леди не стали более досаждать сестрице своим навязчивым присутствием. Они с несказанным удовольствием оставили ее в благословенном одиночестве и отправились вниз занимать гостя, предварительно условившись с Энн в том, что она непременно спустится к торжественному ужину, каковой будет нынче даваться в пасторате в честь юного гостя.

Ужин действительно удался на славу — конечно, не в плане внешней роскоши обстановки, а также разнообразия и изысканности поданных блюд — стол сервировали вполне обыкновенно лишь с некоторыми аппетитными добавлениями к традиционной пасторской трапезе. Венцом угощения стал сдобный яблочный пирог, испеченный Мартой по специальному старинному рецепту, секрет которого хранился в строжайшей тайне и передавался из поколения в поколение.

Хозяин, вопреки свойственной ему угрюмой нелюдимости, приветливо встретил своего нового викария, и весь вечер обходился с ним неизменно учтиво.

Патрик Брэнуэлл, появления которого ожидали с некоторой тревогой и опаской (ибо посещаемое им изо дня в день заведение отнюдь не отличалось строгими моральными принципами), прибыл на этот раз, ко всеобщему удивлению, в пристойном виде. Одна-две кружки пива, что юный сын пастора пропустил в кабаке, совсем не испортили семейного празднества, а, скорее, напротив — придали сему значительному событию толику своеобразной неповторимой пикантности, так как у молодого человека благодаря столь славной подпитке значительно возрос дар красноречия, каковой тот не преминул продемонстрировать, зачитав публично отрывок из своей собственной поэмы.

Эмили Джейн умело и со вкусом исполнила пару фортепианных пьес и спела душевный романс с изящным аккомпанементом, с максимальной выразительностью воспроизводя с помощью специальных приемов аппликатуры звучание старинных щипковых инструментов. Шарлотта показала гостю несколько миниатюр, выполненных акварелью и оттененных позолоченными рамами, украшенными затейливым лепным узором в стиле барокко, а также — пару-тройку карандашных набросков, при этом не то в шутку, не то всерьез предложив юному викарию свои услуги в качестве его личного портретиста. Молодой человек тут же ухватился за эту идею, с величайшей готовностью выразив свое согласие позировать такой превосходной художнице, как мисс Бронте.

Словом, торжественный вечер прошел восхитительно, и каждый из его активных участников, как обычно водится в подобных случаях, получил свою долю удовольствия. Одна лишь Энн, за исключением традиционного приветствия, не проронила ни слова. Она тихо сидела на своем месте рядом с сестрами и братом и с тревогой, а быть может, и с тайною завистью наблюдала, как мистер Уэйтмен время от времени посылает нежные взгляды попеременно Шарлотте и Эмили, одаривает то одну то другую обворожительными лучезарными улыбками, расточает обеим эффектные комплименты. Тогда как сама Энн лишь изредка удостаивалась мимолетного бесстрастного взора его синих прекрасных глаз, которые ни разу за целый вечер не задержались на ней, а тотчас проскальзывая мимо ее лица, устремлялись на другой объект, неизменно загораясь благоговейным обожанием, когда «объектом» становились одна из старших пасторских дочерей. Для Энн этот прелестный ужин превратился в самую что ни на есть жестокую пытку, выносить которую она была не в силах. Конечно, бедняжка не раз мысленно упрекала себя за свою невообразимую предательскую робость, но, к величайшей досаде, ничего не могла с ней поделать.

С той поры молодой викарий Уильям Уэйтмен стал частым и всегда желанным гостем в благословенном гавортском пасторате. Наделенный легким, общительным нравом, он сразу же пришелся по душе обитателям этого мрачного и угрюмого жилища, а очень скоро стал главным любимцем всего местного околотка и, конечно же, большей частью — его женской половины.

Юные, прелестные прихожанки украдкой бросали на своего кумира томные взгляды и тайно вздыхали за его спиной. Конечно, молодой викарий был польщен оказываемым ему вниманием. То обстоятельство, что он стал пользоваться успехом у представительниц прекрасного пола, неизменно услащало его самолюбие. Ему это нравилось, как впрочем, понравилось бы любому молодому, неискушенному в амурных делах джентльмену, оказавшемуся в его положении.

Но, к счастью, Уильям Уэйтмен отнюдь не принадлежал к легиону тщеславных эгоистов, а потому, как бы не был приятен ему успеху дам, он все же не мог ослепить его, вскружить ему голову, заглушить все наилучшие устремления, коими, к чести юноши, щедро полнилась его натура.

Молодой человек глубоко почитал своего духовного наставника и почти все свободное от богослужений время проводил в доме мистера Бронте, в славном, приветливом кругу его семьи. Ему нравилось общаться с пасторскими дочерьми, сопровождать девушек на прогулки, принимать участие в их невинных развлечениях, получая некое своеобразное, ни с чем не сравнимое наслаждение, доставляемое ему сознанием их непорочности, которую он ни при каких обстоятельствах не позволил бы себе осквернить.

Самая юная из сестер продолжала смотреть на нового викария своего отца все с тем же благоговейным восхищением, что и в начале их знакомства. Хотя в действительности он вовсе не был таким уж идеальным красавцем, каким показался ей с первого взгляда — в то мгновение, когда она увидела его только-только вышедшим из экипажа, лихо подкатившего к самому крыльцу их дома. Мистер Уэйтмен казался тогда важным, быть может, даже чуточку надменным юношей, с прелестной стройной осанкой и безупречными манерами, отражавшими истинно джентльменское благородство.

Молодой человек и в самом деле был благороден — в этом прелестная дочь пастора не ошиблась. Однако в нем не было и тени надменного высокомерия — лишь степенная гордость, которая отнюдь не портит, а, скорее, украшает того, кто ею наделен.

Что касается внешности юного викария — она являла собой ту совокупность характерных черт, какие в своем сочетании составляют гармоничное целое, ласкающее взгляд, хотя и не обладающее ни совершенной красотой, ни безупречными формами и пропорциями.

Лицо его было довольно бледным и худощавым, черты — неправильными, но на редкость приятными, волосы курчавыми, светло-каштановыми, глаза — главный источник очарования Уильяма Уэйтмена — синими, блестящими, выразительными и бесконечно глубокими, как два бездонных озера, неодолимо манящих в свою коварную пучину и тотчас поглощающих всех, кто только рискнул в них заглянуть…

Фигура мистера Уэйтмена была стройной, исполненной той восхитительной грации, какая отличает, скорее, женские формы, нежели мужские.

Собственно, во всем облике юного викария отражалось нечто женоподобное. В его лице наряду с мужской серьезностью и благородством светилась милая девическая, почти детская искренность, граничащая с неведомо откуда взявшейся необузданной восторженностью, свойственной младенцу. Да и манеры мистера Уэйтмена пленяли непостижимым изяществом, завораживающим сердца людей тем магическим очарованием, какое могло бы исходить лишь от манер рафинированной светской дамы.

Понятное дело, излишняя «женственность» Уильяма Уэйтмена невольно забавляла пасторских дочерей (разумеется, исключая младшую). Шарлотта и Эмили даже позволили себе дерзость дать викарию шутливое прозвище мисс Селия-Амелия, к коему не удерживались от соблазна обращаться всякий раз, как только выпадал удобный случай, удаляющий мистера Уэйтмена на безопасное расстояние. Впрочем, иногда высокопарное мисс Селия-Амелия заменялась самым что ни на есть обыкновенным мисс Уэйтмен. Энн, конечно, в подобных затеях участия не принимала и ужасно сердилась на старших сестер за их непристойные вольности.