– Рано проснулся, – сказал я. – Вставайте. Пора за дело. Он может опять уснуть, а нам это не нужно.

Тороп очнулся от дрёмы.

– Теперь идите все сюда и слушайте, – велел я.

Товарищи мои уселись подле, нахмурились; малой Потык всё косился на девушку.

– То, что вы нынче увидите, – сказал я, – вы никогда не видели. Подготовьтесь к худшему. Любой неверный шаг – сломаете ноги, или шею. Или вообще на куски распадётесь. Делайте только то, что я говорю. Вперёд меня не лезьте. Оружие держите в руке, наготове. Увидите гада – не робейте, но и не дурите. Особенно ты не дури, – добавил я, посмотрев на Потыка.

– А чего сразу я? – спросил Потык.

– А того, – ответил я, – что ты перед девкой покрасоваться захочешь.

Марья усмехнулась.

Потык обиделся, но не возразил.

– Не красуйтесь, – сказал я. – Кто в бою красуется, того первого хоронят. Красоваться потом будете, когда дело сделаем. И помните: главное – уйти целыми. Тварина не слабая, махнёт лапой – снесёт башку. А ежели в пасть к ней угодите – будете сожраны. Кто из вас хочет быть сожран?

Сябры мои промолчали; никто не хотел быть сожран.

– Добро, – сказал я. – Ещё раз повторяю: если гад кого из вас пошатнёт, повредит или насмерть погубит – позор падёт на меня. Потому что я – вас повёл. Потому что я там много раз был. Потому что я знаю, что́ там, а вы не знаете. Я позора не хочу, я привёл вас сюда живыми и здоровыми, и уведу такими же. В общем, мне на вас наплевать, я вас всех знать не знаю, мы два дня как познакомились. Но если вы с этого дела не вернётесь, а я вернусь, то люди скажут: что же ты, опытный человек, сам вернулся, а молодых неумелых насмерть положил? – и мне будет нечего ответить. Я не хочу такого. Поэтому – слушайте меня, подчиняйтесь сразу, а кто не подчинится – того сразу по башке двину. Это вам понятно?

– Да, – ответили все, и Тороп, и Потык, и Марья, и кивнули согласно.

– И ещё, – сказал я, – последнее. И самое главное. Когда начнётся самая жара, вы все потеряете разум, глаза нальются кровью, вас поглотит боевой морок. Не поддавайтесь ему, сохраняйте ровную дрежу. Будьте осторожны. В бою думайте только о себе и о своих товарищах. Больше ни о чём не думайте. На рожон не лезьте. Берегите себя. Соберите все силы, какие только возможны. Легко не будет. А теперь идите, запаливайте костры – начнём работу.

Марья резво поднялась на ноги, подожгла от нашего огня хвойную ветку, побежала к другому костру.

Малой Потык с такой же горящей веткой направился к третьему.

Взвилось пламя, взлетели кривыми мгновенными дорожками искры, осветив просеку вдоль тына на добрых двести шагов, в обе стороны от нас.

Ещё не совсем установилась ночь, и на тёмно-синем небе показалась только самая яркая, главная – Холодная звезда, всегда неподвижная, всегда указующая путь в страну снегов и чёрных ледяных морей.

Тороп, не сразу проснувшийся, в зажигании костров участия не принимал: повертел головой, почесал бороду и стал надевать броню.

Потык, зажёгший один из костров, вернулся, посмотрел на Торопа и тоже потянулся к доспеху.

Увидев, что мужчины облачаются в брони, Марья вдруг круто развернулась и побежала к помосту.

Прежде чем я успел что-то сказать, она взвилась по скольким чёрным жердинам почти к самому краю – и заглянула на ту сторону.

Огонь кострищ не доставал за тын; девка, конечно, ничего там не увидела, кроме, может быть, бесконечного, теряющегося во мраке месива из больших и малых звериных останков.

Я хотел было крикнуть ей что-то важное, предупредить: чтоб не поскользнулась, или чтоб не пыталась ничего рассмотреть. Змей всегда отползает в самую темень. Но я промолчал: было понятно, что девка не поскользнётся, не оступится, вообще не подведёт: за три года скитаний все её движения стали сходны со звериными, и она шагала по гнилым ветвям, как по ровной дороге.

Возможно, она бы убила змея в одиночку, если бы захотела.

Какое-то время она стояла в шаге от края помоста, вглядываясь в рябой сумрак; когда, наконец, поняла, что – бесполезно, невозможно, – оглянулась на меня.

Я махнул рукой: слезай.

Когда вернулась, – хотела что-то сказать, но я поднял палец, возражая, – и она не раскрыла рта.

Времени уже было мало.

– Принесём требу, – сказал я. – Перед боем. Надеюсь, никто из нас не умрёт; разве что по глупости. Но требу дать нужно. Согласны?

– Да, – сказали Потык и Тороп.

– Согласна, – сказала Марья.

– Тогда, по обычаю, – сказал я, – самый младший из нас пойдёт в лес и принесёт камень размером не менее кулака.

Я посмотрел на Потыка.

– Это будешь ты. Поспеши. Времени даже у богов мало.

Потык немедленно вскочил и убежал в лес: он знал весь лад и ряд.

Пока он искал, я вынул оселок, поправил нож, и без того острый: это не было частью веданого порядка, не было обязательным действом, – это был лично мой, собственный способ настроиться на воинскую требу.

Как настроишься, так и побьёшься.

Потык прибежал, лелея в руках мокрый от росы круглый камень; я жестом показал, куда его положить; кивнул мальчишке.

– Наверное, – сказал я Потыку, – дальше ты сам всё знаешь.

– Знаю, – ответил Потык и вдруг заволновался; руки его задрожали. – Сначала надо очистить место огнём.

Он выхватил из огня поленце, горящее с одного конца, и поднял над головой, и стал помавать огнём перед нашими лицами, над головами, а затем по поверхности требного камня. После чего положил головёшку перед собой, протянул над ней ладони и добавил глухо:

– Потом надо согреть руки.

Мы смотрели – я, Марья, Тороп, – как паренёк сомкнул ладони над тлеющим деревом, как пламя стало просвечивать сквозь его кожу, как задымились его ногти, как боль заставила его скривить губы; запахло жжёным; наконец, он поднял руки; пальцы были обуглены; Потык вздохнул и засмеялся.

– Огонь нам дали боги, – сказал он. – Огонь не приносит вреда.

Демонстрация возможностей молодого человека вся была обращена на девку. Тороп смотрел на самоистязание равнодушно. Меня вообще давно уже не трогали подобные забавы; я волхвам не доверял, и их ученикам тоже.

– Зря руку обжёг, – сказал я. – Но ничего. Теперь слушайте меня: каждый молча даст от себя немного, чтобы насытить бога битвы, чтобы он был за нас. Кто не хочет и не согласен – пусть встанет и уйдёт.

Никто не пошевелился и не произнёс ни слова. Я поднял нож и показал.

– Ладонь поперёк не режьте. Неудобно будет держать оружие. Лучше снизу, по ребру вдоль мизинца.

И разрезал себе руку, и отдал нож Торопу; тот передал Марье, по старшинству, а она – Потыку.