– Делай что хочешь, – ответил я, превозмогая страх. – Но если у тебя с лешаком дружба – я людям расскажу. И сам запомню. Восемь лет назад лешак увёл мою подругу. Я приходил к тебе за помощью, но ты не помогла. Теперь вот я думаю: может, и ты, старая, причастна к её пропаже?

Мне было легко говорить всё это. Прямота и ясность намерений являются условием удачи в любом деле.

Все подозрения, все тёмные догадки следует высказывать сразу же, прямо в лицо.

Прямота всегда обезоруживает, всё переворачивает, меняет расстановку сил. Нет ничего лучше прямоты и чистосердечия: кто не носит камня за пазухой, тот живёт долго и спокойно.

Старуха выслушала мою взволнованную речь, глядя мимо меня, куда-то в угол, и оглаживая набалдашник своего посоха мелко трясущимися пальцами.

Я видел, что она беспокойна и смущена. Ночной гость, князь небесного Вертограда, явился слишком неожиданно. И я понимал: может быть, именно теперь, в миг её колебаний, когда внутренний порядок старой ведьмы пошатнулся, – я смогу узнать что-то важное про главную свою беду.

Про то, как лешак увёл мою любимую.

Про то, как мне найти её или хотя бы узнать её судьбу.

И я, сглотнув кислую желчь, ещё добавил:

– Ты тут сидишь, как будто вдали от всех, а на самом деле – играешь в свои игры. Путаешься с оборотнями. Похваляешься дружбой с лешаком. Может быть, ты заигралась? Хочешь – зови лешака. Хочешь – зови всю нечисть, какая есть. Но я тебя прошу – помоги этой девочке. Марье. Той не помогла – помоги этой. Если не поможешь – я тебя заставлю. Или тебе придётся меня убить.

– Милый, – тихо сказала старуха, – ты, главное, не дрожи. Не бойся. Я тебе не враг. Хочешь, чтоб я ей помогла? Тогда и ты помоги. Вместе поможем, ага? Согласен?

Я молчал. Старуха продолжала оглаживать пальцами костяные узоры своего посоха. Жёлто-коричневые, ороговевшие ногти на некоторых пальцах были длинными, загибающимися, на других, наоборот, обломанными у самого корня.

– Ты, Ванька, внучок Бия, бери своих товарищей – и шагай до тына. А девка Марья пойдёт с вами, понял?

– Нет, – сказал я. – Не понял. Зачем?

– Затем, – ответила старуха, – чтоб всё было сделано только её руками, и ничьими более. В этом деле она – главная. И как она себя поведёт – так повернётся и судьба мира…

Над моей головой зашевелились полати. Старуха замолчала.

Тороп, голый по пояс, лохматый, заспанный, но уравновешенный и деловой, спрыгнул вниз, кое-как поклонился ведьме, пробормотал пожелание доброго утра; шлёпая босыми ступнями, вышел за дверь: торопился по нужде. Старуха равнодушно подождала, пока он пройдёт мимо и скроется.

– Ты не думай, – продолжила она, – что кроме тебя некому биться за благо людское. Ты не один такой правильный. Делай, что тебе говорят, – и всё будет хорошо.

– Ладно, – сказал я. – Ты старше. Тебе видней. Только у меня есть сомнения. Если бы вы, старики, правильно наладили этот мир – в нём не было бы столько смертей и столько несправедливости. Вы, старики, только делаете вид, что знаете, как добиться счастья. А на самом деле не знаете.

– Тут ты прав, – сказала старуха. – Полностью прав, внучок дорогой. А теперь готовься в путь. А старая бабка подсуетится, чтоб ты на дорогу поел горячего.

И она встала, мирным простым движением отложила посох, поковыляла к очагу, зашелестела разжигой, сухой берёзовой щепой, и одновременно с ведьмой весь её дом пришёл в движение: девка-бродяжка проснулась и сдвинула с головы одеяло; вернулся со двора Тороп, расчёсывая костяным гребнем мокрую бороду; завозился наверху, на полатях, малой Потык, не досмотрел последний сон, зевнул шумно; старухин дом, только что безмолвный, прохладный, сырой после дождя, теперь наполнился теплом и суетой.

Старуха затеяла в печи сильный огонь на берёзовых и осиновых поленьях, отобрала у нас троих сапоги и разложила на каменке; поставила на прогоревшие угли горшок с кашей; каша дошла, высохли сапоги, и обмотки тоже; вонь от сапог и обмоток, конечно, была жуткая, но ничего не поделаешь, в походе все воняют; когда, наконец, солнце показало верхний бок меж стволами сосен и елей – и я, и девка Марья, и сама старуха, и малой Потык досыта наелись и пребывали в приподнятом, бодром состоянии.

Ели во дворе, в рассветном жаре солнечного света и восходящих столбов воздуха. В это время года и в это время дня мир был замечательно прекрасен. Казалось, он не может подарить людям ничего, кроме нежной ласки.

Казалось, нет и не бывает под этим чистым небом ни смерти, ни горя, ни обмана, ни тоски – а только любовь, покой и волшебный трепет сердца.

Но я знал: так обманывает человека сытость. Так вводит в обман горячая каша в тощем жадном пузе.

На самом деле любовь и покой никогда не достаются бесплатно. На самом деле любовь надо обменивать на боль и долгий тяжкий труд.

Жевали молча, глядя не друг на друга – только в горшок.

И когда осталось на донышке – мы, трое мужиков, не сговариваясь, облизали ложки и спрятали, позволив Марье доскрести остатки.

Она ела жадно, быстро, не жевала – глотала сразу. Не очень приятно было видеть, как юная девочка обжигается, торопясь и давясь.

Старуха вышла из дома, уже приняв свой обычный вид: серебряную цепь сняла, яркий платок сменила на бесцветный, ветхий.

В пальцах сжимала диковинную штуку: маленький, в ладонь размером, глиняный кувшинчик, заключенный в тугой кожаный чехол.

– Слушайте, – велела. – Девка пойдёт с вами. У неё будет особая задача. В этот бутылёк, – старуха показала кувшинчик, – вы наберёте змеевой слюны. Полный бутылёк, под горлышко. Знаете, как собрать слюну?

Мы с Торопом переглянулись.

– Нет, – ответил я. – Не знаем.

– Сначала побьёте его, – сказала старуха, – обычным манером. По голове, по бокам, по лапам. По плечам тоже бейте, иначе он крыло расправит да смахнёт кому-нибудь башку с плеч. Бейте, как принято: ударил – отскочил, ударил – отскочил. Берегитесь всё время. Потом, как он замрёт без сил – ножом приподнимете сбоку губу и сунете бутылёк меж первым рядом зубов и вторым рядом. Чем ближе к горлу – тем лучше. Из горла будет идти его дух – не пугайтесь. Дух смрадный, но не вредный, безопасный. Следите, чтоб слюна была не мутная, а прозрачная. Сами её не касайтесь ни в коем разе. Не пробуйте, не нюхайте, иначе память отшибёт, и это в лёгком случае. А в тяжёлом – с ума сойдёте пожизненно…

– Погоди, – сказал я. – Такого уговора не было. Я к змею в пасть не полезу.

Старуха указала кривым пальцем на Марью.

– Она полезет. А тебя, – старуха нацелила палец мне в лицо, – я и просить не стану. По тебе видно, что ты ссыкун. Деда своего Бия позоришь. Тот был смелый.

Пока я проглатывал обиду, девка встала, стряхнула с подола хлебные крошки и забрала у старухи глиняную ёмкость.