– И я не знаю.

– Тьфу.

– Но бьюсь об заклад, араб знает!

– Ух ты! Вот голова!

– Ага, я знаю, – самодовольно сообщил Манфрид и принялся передразнивать брата: – «Рот раскрывают и говорят». Невежество, конечно, не грех, но зря, как по мне, зря.

Для Родриго, Мартина и любого другого человека, которому не повезло услышать, как говорили Гроссбарты, голоса братьев звучали совершенно одинаково, но сами они подмечали тонкие различия в речи друг друга и обычно не обращали на них внимания, кроме случаев, когда требовалось передразнить другого. Потом братья затеяли драку на добрую половину часа. Именно такие своеобычные свалки отточили боевые умения Гегеля и Манфрида, ставшие преимуществом в борьбе с людьми менее гроссбартными, чем они. От потасовки их отвлек стук в дверь.

– Войдите! – выкрикнул Манфрид, что вызвало новую ссору, потому что дело происходило в комнате Гегеля.

– Простите, – проговорил отец Мартин, а затем повысил голос, чтобы перекрыть шум драки: – Гроссбарты!

– Чего? – буркнул Гегель сквозь кровь, которая текла из его огромного носа.

– Кого? – уточнил Манфрид, у которого опять открылся шов на ухе, так что шею и подбородок покрывали алые потеки.

– Я иду в церковь, – сообщил Мартин, который не мог удержаться от того, чтобы покачать головой, глядя на братьев. – Вы, может, хотите ко мне присоединиться?

Гегель бросил на Манфрида встревоженный взгляд, но волноваться было не о чем.

– Нет уж, – бросил Манфрид и вытер лицо подушкой Гегеля. – Нам там делать нечего.

– Но как иначе вы покаетесь?

– В чем покаемся? – переспросил Гегель.

– Мы не грешили, – объявил Манфрид, откупоривая бутылку.

– Все люди грешны, Манфрид, – возразил Мартин.

– Неа, он прав, – согласился Гегель.

– Спасибо, Гегель, – улыбнулся священник.

– Я в том смысле, что брат мой прав, – пробормотал Гегель, размазывая кровь по бороде. – Мы ничего не сделали, что могло бы прийтись Ей не по нраву.

– Тем не менее… – начал Мартин, но тут перед ним вырос Манфрид.

– Никогда впредь, священник, ты не посмеешь нас обвинять, будто мы грешим! Думаешь, убить демона – грех? А ведьму? Если порубили еретика, должны тебе уши облизывать, так?

– Гегель, – обратился Мартин к менее вспыльчивому Гроссбарту. – Я не хотел ничем оскорбить ни тебя, ни твоего брата, лишь сказал, что все мы грешим по нечестию своему.

– Ему и скажи, – отмахнулся Гегель, развалившись на сломанной кровати. – А то оскорбляешь нас обоих тем, что говоришь со мной.

– Что ты сказал, священник? – процедил Манфрид.

– Я… – Мартин проглотил свою гордость и сплюнул. – Я прошу прощения, мейстер Гроссбарт, за то, что намекнул, будто вы запятнали свои души.

– Извинения принимаются, – кивнул Манфрид. – Напоминаю, что твои собственные слабости и грехи на нас не отражаются. Никакие мы не бастарды и не бегарды и какие там еще есть роды богохульников. Мы – Гроссбарты, и ты об этом лучше не забывай.

Испытывая отвращение к братьям и самому себе, Мартин повернулся к двери:

– Я буду молиться за вас, Гроссбарты. Надеюсь, хоть это дозволено?

– Да, на это нам плевать, – разрешил Гегель, прижимая к щеке холодный стакан.

– Когда я буду повествовать о ваших деяниях своему настоятелю, сделаю это по совести. И я рад, что пути наши пересеклись, пусть и ненадолго. Прощайте.

– А ты не собираешься получить с капитана свою долю перед уходом? – спросил Манфрид. – Мы тебе кусочек приберегать не будем, если тебя рядом не окажется.

– Мою долю заберите себе, – заявил Мартин, закрыл дверь и пошел прочь с гордо поднятой головой.

Родриго перехватил его на лестнице и проводил до выхода из усадьбы. Прозвучали некоторые вопросы, на которые священник, уже выглядевший несколько лучше после ванны, ответил честно. Они расстались у ворот, но тут Родриго приметил Аль-Гассура, который прятался в заросшем саду, окружавшем дом. Мартин вышел на улицу и отправился по этому чудесному городу к воссоединению со своими собратьями.

Аль-Гассур расставил в кустах силки, и в один из них попался жирный голубь, которого араб зажарил в сухом, оплетенном плющом фонтане. Услышав приближение Родриго, он схватил свою бутылку и птицу, но, прежде чем одноногий попрошайка успел ускакать прочь, Родриго ухватил его за плащ и развернул к себе.

– Еще и браконьер, значит? – проговорил Родриго и занес кулак.

– Прошу говорить со мной как положено, сударь, – попросил Аль-Гассур по-немецки.

– Это еще что за новость? – поинтересовался Родриго, исполнив мольбу араба.

– Дабы не гневались мои досточтимые хозяева, отныне я буду говорить только так, чтобы они всегда все понимали, – сообщил Аль-Гассур, хлопая длинными ресницами.

– Эти подлые Гроссбарты?! – зарычал Родриго и ухватил Аль-Гассура за ухо.

– Уже здесь, – сказал Гегель.

– И готовы к делу, – добавил Манфрид.

– Что ты делаешь с нашим арабом? – полюбопытствовал Гегель, выходя из-за куста.

– Интересуюсь, почему он оказался снаружи, а не в отведенном ему помещении, – ответил Родриго, отпуская ухо.

– О, благороднейший Гегель и сиятельный Манфрид, – произнес Аль-Гассур и неуклюже поклонился, чтобы спрятать голубя под накидкой, – сквозь ветки узрел я ваше приближение и принялся гадать, какую цель мои хозяева могут преследовать в столь низком месте, где ныне мне выпало обитать?

– Чего? Заткнись, – приказал Манфрид и снова посмотрел на Родриго. – Тебе еще есть что сказать, или мы со своей собственностью можем поговорить спокойно?

– Мои извинения, – сказал Родриго, вскинув руки, и отступил. Его идеально чистое одеяние зацепилось в кусте ежевики, что несколько испортило аристократическую позу. – Предоставлю вас своим делам. Сегодня вечером вы отобедаете в своих покоях, и я не побеспокою вас до завтрашнего утра.

– Посмотрим, сумеешь ли ты хоть такое простое обещание исполнить, – высокомерно ответил Гегель. – А теперь ты, араб.

– Да?

– Говори, – приказал Манфрид.

– Что говорить?

– Слова своего народа, – ответил Манфрид и испепелил взглядом хихикающего Гегеля.

– Такие слова, как «калиф», «амброзия»[28] или «арсенал»? – уточнил Аль-Гассур, который не мог понять, чего хотят его новые хозяева.