она, Рябинка: простой теплый зипун, сапожки меховые крепкие, на голове бабий плат, а поверх ладная шапочка. И такая красивая, что Власий замер дурень-дурнем, только и мог, что улыбаться широко и бездумно.

– Быстрая ты, Елена Ефимовна, – одобрил Пётр. – Ну что ж, трогаемся? – поднялся с лавки, перекрестился на иконку и шапку надел.

– Петруша, идем нето. Там возок притащили ратные. Узлы покидали, ждут, – Светлана, укутанная в теплый платок, улыбалась светло. – С Лаврушей проститься еще. Ты уж поспеши, голубчик.

Елена все смотрела на Власа, словно зачарованная, стояла неловко в двери, мешалась, но не двигалась. С того и у Власия ноги будто отнялись. Суета эта, хлопоты заполошные вроде как мимо шли, вроде как не с ним. Только глаза синие и держали: их видел, им радовался.

– Ну что встали? Идем нето! – понукал Терентий. – Лавр! Ты где там?

Пришлось идти. Шел по сеням, да слушал только шаги Рябинки за своей спиной, все удивлялся, что идет и не перечит. И это тоже счел чудом и удачей большой. Во дворе три возка: груженые, тяжелые. Ратные коней держат, а те вытанцовывают, в путь просятся.

– Обидишь сестрицу, так я тебе… – голос Лавра вернул в разум.

Власий обернулся на боярича, что стоял подбоченившись, сунув пальцы за опояску.

– То что? – Знал, что парнишонок сестру оберегает, но и помнил, что перед ним не простой какой, а сын боярский. Потому и ждал ответа не без интереса: сказал слово, так отвечай за него.

– Что, что… – проворчал Лавр, наново став похожим на сестрицу свою сварливую. – Вырасту поболе тебя, вот что. И меч себе справлю не меньше.

– Добро, – обрадовался правильным речам. – Ждать буду, Лавр Ефимыч. Расти. А за Елену не опасайся, сберегу, не обижу. Слово боярское.

Мальчишка посмотрел суровенько, но поверил, с того кивнул, мол, услыхал тебя. А потом уж подпрыгнул и побежал к сестре. Влас вослед смотрел, тревожился. Елена обнимала Ольгу, слёзы лила, а посестра отвечала тем же. Лаврушка повис на сестрице, прижался крепенько. Власий враз опечалился: знал ведь, что у Рябинки сердце кровью обливается от разлуки близкой, да и сам жалел тех троих, что долгое время были подпоркой друг дружке.

Ратники проворно двери заперли, окошки заколотили, и стал похож домок на слепца обездоленного. Черным пятном гляделся промеж белых снегов и светлой глади Череменецкого озера.

– Влас, чего встал? – окликнул Ероха, что уж взобрался в седло. – Ехать надо. Инако на ночевку не поспеем к темени.

В возке уж дожидались чернавка с дочкой, смотрелись птичками малыми, напуганными. Тетка Светлана уселась опричь, успокоила ласковым словом и улыбкой светлой, да и дядька Пётр в шуткой подлез. С того и засмеялись, вздохнули легшее, тронулись борзо: кони справные, не уставшие. Власий видел, как Олюшку посадил жених – Павлушка Разгадов – довольный, будто святым поцелованный. Терентий унял маленького боярича, взял с собой в седло, уговорил чем-то, не инако.

Власию пришлось тяжко: Елена рыдала так, что сердце сжималось. Стояла поникшая и долго махала вслед родным белым платочком. Савка Дикой брови гнул и глядел только на молодую боярыню, словно прикипел взором. Тем и злил несказанно!

– Идем, Рябинка, идем, – обнял за плечи, едва не понес к своим саням. – Да что ты душу-то мне рвешь? Глупая, зачем рыдаешь? Я что, зверь какой? Свезу к брату, чай, родня мы. Елена, любая, ну что мне сделать? Проси, чего хочешь, отказу не будет. Слышишь ли?

Укрыл шкурой медвежьей, обнял, прижал к груди, а она рвалась, все оборачивалась на возок, что уж далече отъехал от страшного дома. Все глядела вослед брату, все плакала.

С хрустом тронул сани новик Власов: помчали кони крепкие. Возница укрылся тулупом с головой, со спины и не поймешь – куль или человек. Солнце слепило, морозец щеки румянил, вроде отрадно, а слёзы Еленкины все не унимались. Власий и не торопил более, разумел, что дождаться надо. А то самое скверное! Ждать и молчать завсегда тяжко.

Время спустя Рябинка затихла, пригрелась у него под шубой.

– Влас, свезешь в Зотовку? – личико подняла к нему заплаканное. – Хучь на денек. А коли недосуг тебе будет, так я сама. Ты уж не хлопочи, доберусь нето. Дай токмо провожатых.

– Не посмеешь, Елена! – напугался, а с того и слова правдивые с языка соскочили. – Опять от меня бежать?! Не отпущу, не смогу!

– Я вернусь! – брови вскинула, затрепыхалась.

– Без меня не смей! – ругался, но голос утишил до злого шепота: чай возница не безухий. – Вернется она, как же. Не уехала еще, чтоб возвращаться. Рябинка, я упреждал тебя, что запру? Упреждал!

– Ты ж воли дать сулил! – сама шептала сердито, стучала кулачком по Власовой груди. – Болтун! Как есть болтун!

– Ты ж сама обещалась за мной идти! Со мной быть! Что, не так?! Еще в дом мой не взошла, а уже на сторону смотришь! – взвился боярин, брови грозно свел к переносью.

– Так ведь вот она я, с тобой! – не унималась, взором сжигала горячим.

– Вот и сиди со мной!

– Так и сижу!

– Вот и сиди! – ругался, а сам обнимал крепко, тянул к себе, будто завороженный, да и Елена потянулась за шею обнять, к себе прижать. – Винись, окаянная. Сей миг винись, плати за своеволие.

Она и разочлась поцелуем жарким, да таким, что Влас обронил с головы шапку. Нырнул в омут сладкий, а вынырнул нескоро. Потом уж едва не взвыл, когда припомнил, что ночевать придется в общей избе, опричь всех. Иного пристанища до Сомовки сыскать не придется: дорога промеж лесов, места глухие.

Глава 35

– Рябинка, в избу ступай, я сей миг приду, токмо людям наказ дам. – Елена держалась обеими руками за ворот шубы Власия, когда тот вынимал ее из саней. – Иди за тёткой потихоньку.

Еленка послушалась, шагнула в сторону худой избёнки сторожко: темень вокруг, ратные суетятся, коней водят. Увидала Светлану на крылечке и поспешила. Жаль, не успела до приступок дойти – оскользнулась на утоптанном снегу и едва не упала. Так бы и вышло, коли не Савка Дикой: