– Видишь ли, – с запинкой объяснял он. – Это жизнь. Они просто боятся. Немногие могут идти наперекор обстоятельствам.

– А ты? Ты не боишься? – спрашивала она с опаской, заглядывая ему в глаза.

– Ни капельки! – улыбался он. – Что со мной может сделать какой-то председатель горисполкома? Лишить квартиры? А у меня ее и так нет. Не дать возможность заниматься адвокатской практикой? На это у него кишка слаба. У меня уже есть диплом юриста.

– Тогда все в порядке? – улыбалась Клавдия сквозь слезы.

– Получается так, – ободряюще кивал он. – Ты знаешь, у меня уже есть свидетель, который утрет нос обвинителю!

– Это Кирилл? – с надеждой спросила она.

– Нет, – почему-то смутился Лещинский. – Это бывший завгар Петрович. Он знает, что за штучка эта Алиса, и видел, как в тот вечер она прыгнула на место водителя.

– Он так и скажет?

– Без проблем…

– Итак, свидетель, вы поняли, что обязаны говорить только правду? – спрашивал строгий голос судьи.

– Да, товарищ судья, – отвечал Кирилл, цепляясь за свидетельскую трибуну, как за последний оплот своего спокойствия.

– Тогда я повторю вопрос. Кто сел за руль автомобиля?

Молодой человек набрал в грудь больше воздуха.

– Я не помню, поскольку был пьян.

– Настолько пьяны, что не соображали, кто ведет машину? – насмешливо спрашивал судья, листая материалы дела. – Смотрите-ка, а следователю вы говорили о том, что за руль села Самойленко. Тут ваша подпись в протоколе. Вам показать?

– Нет, – отчаянно замотал головой Кирилл.

– Значит, вы попросту забыли свои показания?

– Значит, так, – говорил он, стараясь не встречаться взглядом с той, которая с изумлением смотрела на него из-за железных прутьев.

– Очень плохая память у вас, – сетовал судья. – А ведь вы, как мне помнится, учитесь на юриста?

– Это так, – кивнул головой Кирилл. – Собираюсь пойти в прокуратуру.

– Похвальное желание. Тем более странным кажется ваше поведение, – заметил судья, смотря на него исподлобья. – Итак, вы вспомнили что-нибудь? Надеюсь, вы не будете утверждать, что следователь сочинил ваши показания?

– Нет, не буду, – проглотил комок в горле Кирилл. – Подсудимая на самом деле забралась на водительское сиденье. Клавдия говорила, что у нее отец – шофер и она водит машину с двенадцати лет. Она была пьяна и никого не слушала. Мы с Алисой тщетно пытались ее…

– Ты – лжец! – раздался громкий, как пощечина, окрик.

Он криво улыбнулся и отвел взгляд.

– Вы должны меня понять, товарищ судья! – заговорил он торопливо, словно опасаясь ее новых обвинений. – Самойленко была моей подругой, и мне нелегко сейчас давать против нее показания.

– Я все понимаю, – ответил судья. – Но вы – комсомолец и, конечно, знаете, что личные симпатии и антипатии только мешают выполнять нам свой долг перед государством. Спасибо за откровенность. Вы можете быть свободны…

«Вы можете быть свободны!» – эту фразу она услышала не в том зале суда, а уже после, спустя долгих десять лет. А пока она, молоденькая девчонка, с испуганными глазами, ждала чуда. Понятно, что надежды она могла возлагать только на своего адвоката.

Лещинский и сам, растеряв свой былой апломб, выглядел теперь не лучшим образом. Он быстро пробирался на свое место, а после окончания очередного судебного дня стремился как можно скорее покинуть зал.

– Что-то случилось? – спрашивала Клавдия, протягивая ему руку из-за решетки. – Где тот свидетель, о котором вы мне говорили?

– Все идет, как надо, – неизменно отвечал он, пряча взгляд. – Свидетель скоро придет. Он пока болен…

Так все и шло. Менялись на свидетельской трибуне лица, изучались материалы дела, а ей становилось все тревожнее. Справедливость не спешила торжествовать, а между тем судебное следствие уже подходило к концу.

– У защитника будут какие-нибудь ходатайства, заявления, характеристики? – спрашивал судья.

– Нет, товарищ судья, – отвечал, жалко улыбаясь, Лещинский.

– У вас, подсудимая, есть что дополнить?

Клавдия поднялась с места, беспомощно глядя на спину своего защитника. Он даже не поворачивал головы.

– У меня нет, но мой адвокат обещал пригласить важного свидетеля, который докажет мою невиновность, – говорила она, еле шевеля губами.

– Защитник, какого свидетеля вы собирались пригласить в процесс? – спрашивал судья, поднимая брови. – Вы можете, если хотите, заявить ходатайство.

– Нет, товарищ судья, – говорил он. – Я не понимаю, о ком идет речь. Подсудимая наверняка что-то путает.

Уши Клавдии точно заложило ватой.

– Ну как же? – удивлялась она. – Вы же сами мне обещали.

– Подсудимая, скажите фамилию свидетеля, – обращался к ней судья. – Мы можем вызвать его и по вашему ходатайству.

– Фамилию? – переспросила она. – Я знаю только, что его зовут Петрович. Он видел, кто садился за руль машины.

– Подсудимая, вы осознаете, сколько людей с отчеством Петрович живут в нашем городе? – укоризненно спрашивал судья. – Нам жизни не хватит найти того, о ком вы сейчас толкуете.

Подумав минуту, судья все же обратился к адвокату:

– Защитник, вы представляете, о ком идет речь? Может ли нам этот Петрович сообщить что-то такое, что в корне изменит дело?

Лещинский поднялся. Он знал, что от его слов зависит сейчас чужая судьба, но не спешил протянуть руку помощи. Его спину жег ее отчаянный взгляд. Но на первом ряду сидела Алиса, сложив руки на коленях, как примерная ученица. Она слушала каждое его слово.

– Петрович? – переспросил он, точно слышал это имя в первый раз. – Я бы рад помочь, но, честно говоря, не знаю, о ком говорит моя подзащитная. Полагаю, что нет нужды дальше затягивать следствие.

– Абсолютно согласен, – поддержал его прокурор.

– Тогда объявляю следствие закрытым, – подвел черту судья.

…А потом началось самое страшное.

«…назначить наказание в виде десяти лет лишения свободы!» – проговорил судья, и его слова потонули в отчаянном крике Клавдии.

«Тебе дали десять лет, и поэтому лучше будет, если ты забудешь волю, детка! Поверь мне, так легче», – говорила ей толстая надзирательница, провожая ее в камеру после оглашения приговора.

Все последующие дни перемешались, спрессовались в месяцы и годы. Клавдия помнила их как унылую череду меняющихся декораций: изолятор, этап, зона. Барак, шизо, комната свиданий. Крашенная зеленой краской стена, узкая кровать на втором ярусе, колючая проволока, вышка с вооруженным охранником.

Правда, иногда действительность все же вторгалась в узкие рамки ее мирка, наполненного жалостью к себе.