Комната, в которой мы очутились, была прелестна – или, точнее, была бы прелестна, если бы не витающий всюду запах лекарств и не полумрак, царивший в ней несмотря на то, что за окном светило яркое солнце.

Тяжелые шторы на окне были задвинуты так плотно, что не проникал ни один луч. На столике в углу неярко горела лампа под зеленым плафоном. В ее неверном свете я не сразу различила лицо человека, сидевшего у стола в высоком старинном кресле.

Глубокие морщины, исчертившие щеки и лоб, легкий серебристый пух над черепом, дрожащие пальцы… И чудовищные шрамы, как от ожога, испещрившие его лицо. Кажется, Джонован Вайс был везучим человеком. Ему повезло сохранить глаза – огонь, каким бы ни было его происхождение, пощадил их.

Передо мной был дряхлый покалеченный старик, а я ожидала увидеть мужчину. Мужчине я готовилась швырнуть в лицо обвинения, на мужчину броситься с кулаками, если придется.

Старик медленно повернул голову – механически, как заводная кукла. Он только заметил наше присутствие. Его рот медленно раскрылся – как будто щель в почтовом ящике.

– А, – протянул он и тут же умолк, как будто забыв, что именно собирался сказать.

– Здравствуйте, господин Вайс, – произнесла Прют. – Мы пришли из студенческого общества…

Она продолжала говорить громко, чтобы женщине, наверняка стоявшей за дверью, было слышно. И выигрывала для меня время – а я стояла, бесполезно уронив руки вдоль тела, и не знала, что делать.

– …чтобы больше узнать о войне.

Старик оживился. Он беспокойно заерзал в кресле, и его потухшие глаза прояснились.

– Войне, – слабым голосом повторил он.

– Да, – подтвердила Прют, бросая на меня свирепый взгляд. – Именно. Моя подруга задаст вам несколько вопросов.

Она легонько подтолкнула меня, и я оказалась прямо перед ним – Джонованом Вайсом, которого так жаждала найти, человеком, причастным к тому, что со мной стало.

– Расскажите мне о войне, – сказала я тихо. – И… расскажите о пустых.

Прют наверняка была в ужасе, но я понимала: другого шанса попасть в дом через переднюю дверь у нас уже не будет.

– Пустые. Ведь вы имели к ним отношение, правда?

Старик перевел взгляд на лампу, нахмурился, будто задумавшись о чем-то своем. Судя по всему, он потерял к нам всякий интерес. Секундное возбуждение, вызванное словами Прют, схлынуло.

Прют потянула меня за руку, но я не могла уйти.

– Он притворяется, – сказала я ей, и мой голос дрогнул. – Притворяется. Вы… – Я подошла на шаг ближе, наклонилась над Вайсом, который даже на меня не взглянул. – Говорите. Говорите. Что вы сделали? Я имею право знать. Я… – Бросив взгляд в зеркало за его спиной, я поняла, что пластинка Сороки прекратила действие, и сняла очки. – Что вы сделали, Вайс? Что вы сделали?

Пойманный в ловушку моих рук, он смотрел на меня, дрожа, как испуганный ребенок, но я уже не могла остановиться.

– Скажите мне! Я все равно узнаю! Все равно…

– Лекки, уймись, Гневный тебя побери! Нас сейчас вышвырнут отсюда.

– Что здесь происходит? – Женщина, впустившая нас, стояла на пороге. Как и ее хозяин, она дрожала – но не от страха, а от ярости. Встретившись со мной взглядом, она вспыхнула:

– Пустая! Как… В этом доме… Ну-ка, быстро, пошли вон отсюда! Обе! – Ее сдержанности как не бывало.

– Я никуда не уйду.

– Что? – воскликнули хором экономка и Прют.

– Я сказала, что никуда не уйду. Этот ваш хозяин сделал меня пустой. Я хочу знать почему! И я не уйду, пока он не ответит. Слышите? Можете бить меня или даже убить – мне плевать. Я шагу не сделаю.

Все это время Джонован Вайс слушал нас с выражением детского любопытства на лице – и именно это выражение, а не слова экономки, заставило меня отступить.

– Даже если это так, – сказала экономка, настороженно глядя на меня – прикидывая, насколько я опасна, – хозяин уже много лет скорбен умом. Если вы не знали об этом, когда шли сюда, теперь сами видите. Я работаю тут четыре года и с первого дня не слышала от него ничего сложнее пары слов, да и тех без склада. Я понадеялась, вы хозяину поможете… что он, может, разговорится… Посетителей-то у бедняги совсем не бывает. А вы налгали – так что я имею все основания вызвать блюстителей.

– Мы сейчас сами уйдем, – сказала Прют и вцепилась в мой локоть так, что стало больно. – Идем. – Но я заметила, что, отвлекая внимание экономки, Прют сгребла с тумбочки у кресла старика горсть пыли и сунула руку в карман.

– Я еще выясню, кто ты такая, – прошипела женщина нам вслед, и я не сразу поняла, что она угрожает не мне, а Прют. – И если ты и вправду студентка, тебе не поздоровится! Прикрываться университетом, чтобы угрожать больному старику! Это отвратительно.

– Не пытайтесь ей навредить, – сказала я, бросая последний жадный взгляд на Джонована Вайса, в чьей бесполезной голове оказались слишком надежно спрятаны мои тайны. – Или пожалеете. Можете мне поверить. Хотите узнать, что на самом деле умеют пустые?

– Лекки! – рявкнула Прют. – Быстро прекрати, уходим отсюда.

Сороки снаружи не было, и мы быстро пошли вниз по улице.

– Надо же было так все запороть. – Прют удрученно покачала головой. – Все насмарку. Еще и эта ведьма…

– Она тебя не тронет. Видела ее подол? Она суеверна, а суеверные люди боятся пустых. Я почти уверена, что она позлится-позлится и решит о нас забыть.

– Хорошо, если так. Но рисковать ради «ничего»…

– Какое же это ничего? – Сорока, как всегда, появился будто из ниоткуда. – Мы многое выяснили.

– Обязательно так подкрадываться? – возмутилась Прют, но при этом явно обрадовалась его появлению.

– Прошу простить, госпожа моя. Я хотел дождаться вас, но подумал, что есть варианты интереснее. Пока та мымра следила, как бы кто из вас не украл серебряные ложки, я наткнулся на милое открытое окошко…

Само собой.

– Тебе удалось что-то найти?

Сорока широко улыбнулся и продемонстрировал туго набитые карманы.

– Никаких ложек, но кое-что да.

– Сорока! – Румянец с щек Прют схлынул как по команде. – Ты что, издеваешься? Зачем я вообще с вами связалась, гнев… Теперь у нас точно будут проблемы.

– Ничего вам не будет, – отмахнулся он. – Я пошарил в пыльных шкафах – туда лет сто никто не заглядывал, и, думаю, пройдет еще лет сто до того, как соберется заглянуть. Этот дом просто набит дорогим барахлом, которое никому не нужно. Не удивлюсь, если и та мымра подворовывает. Но барахло барахлом… Я нашел кое-что поинтереснее. Глядите.

Он достал из кармана кожаный мешочек и вытряхнул себе на ладонь пару синих стеклышек, скрученную из прутьев куколку и несколько мелких костей. Я осмотрела их и мешочек. Следы чернил почти стерлись, но очертания символов, знакомых мне по дому на пике Кошки, остались.