«Вы, действительно, предприняли изобретательнейшую попыткудовести свое «дело» до конца. Коломбина рассказала мне про магическую надпись «ICHWARTE!», неизвестно откуда появившуюся на чистом листке бумаги. Куда как эффектно!Неудивительно, что девочка сразу и безоговорочно поверила в чудо. Побывав наквартире у Коломбины, я внимательно осмотрел и листок, и раскрытую книгу. Ещеодин ловкий химический фокус. За несколько страниц до заложенного места выприклеили бумажку, на которой уксуснокислым свинцом вывели два этих роковыхслова. А мраморная бумага, исполнявшая роль закладки, была предварительновымочена в растворе серной печени. При закрытии книги свинец началпросачиваться через страницы и примерно сутки спустя на мраморной бумагепроступили очертания букв. Этот способ тайнописи был разработан иезуитами еще всемнадцатом столетии, так что вашей заслуги тут нет. Вы лишь нашли старинномурецепту новое применение».

Гэндзи обернулся ко мне, опершись на подлокотник кресла.

«Всё, Гораций, факты изложены. Что до вещественныхдоказательств, то оконное стекло с отпечатками пальцев находится на сохранениив швейцарской Спасских казарм, трубки из квартиры Аваддона тоже никуда неделись, а книгу из библиотеки Благовольского с листком мраморной бумаги яоставил у Коломбины на письменном столе. На вклеенной бумажке и вымоченном врастворе листке тоже наверняка имеются отпечатки пальцев преступника.Затруднений у следствия возникнуть не должно. Вот телефонный аппарат — звоните.Как только прибудет полиция, я удалюсь, а вы помните о данном слове».

Я поднялся, чтобы подойти к висевшему на стене телефону, ноБлаговольский жестом попросил меня повременить.

«Погоди, друг Гораций. Господин сыщик блеснул красноречием ипроницательностью. Будет несправедливо, если я останусь без ответного слова».

Я вопросительно взглянул на Гэндзи. Тот кивнул, настороженноглядя на Просперо, и я снова сел.

Благовольский усмехнулся, откинул шлем на чернильнице, сновазахлопнул, побарабанил по ней пальцами.

«Вы тут развернули целую психологическую теорию, котораяизображает меня малодушным недоумком. По вашему выходит, что вся моядеятельность объясняется паническим страхом перед смертью, у которой явыторговываю отсрочку, делая ей человеческие жертвоприношения. Полноте,господин Гэндзи. Зачем же недооценивать и принижать противника? Это по меньшеймере неосмотрительно. Возможно, когда-то я и в самом деле боялся умереть, ноэто было очень, очень давно — за много лет до того, как каменные стены казематавытравили во мне все сильные чувства, все страсти. Кроме одной, наивысшей — бытьБогом. Длительное одиночное заключение отлично способствует усвоению тойпростой истины, что на свете ты — один, вся Вселенная — в тебе, а стало быть,ты и есть Бог. Захочешь — Вселенная будет жить. Не захочешь — она погибнет, совсем, что ее составляет. Вот что произойдет, если я, Бог, совершу самоубийство.По сравнению с этакой катастрофой все прочие смерти — ерунда, безделица. Ноесли я Бог, то я должен властвовать, не правда ли? Это только логично, это моеправо. Властвовать истинно, безраздельно. А знаете ли вы, что такое истинная,Божья власть над людьми? Нет, это не генеральские эполеты, не министерскоекресло к даже не царский трон. Владычество подобного рода в наши времена становитсяанахронизмом. Правителям нового, начинающегося столетия его будет уже мало.Нужно властвовать не над телами — над душами. Сказал чужой душе: «Умри!» — иона умирает. Как это было у раскольников, когда по воле старца в огонь кидалисьсотни, и матери сами бросали в пламя младенцев. А старец уходил из горящегоскита, «спасать» другую паству. Вы, господин Гэндзи, — человекограниченный и этого наслаждения, наивысшего из всех, никогда не поймете… Ах,да что я трачу на вас время! Ну вас к черту, вы мне надоели».

Скомкав свою речь и произнеся последние две фразы брезгливойскороговоркой, Просперо вдруг повернул бронзового богатыря по часовой стрелке.Раздался металлический лязг, и под креслом, в котором сидел Гэндзи, раскрылсяквадратный люк, в точности повторяющий контур коврика.

И коврик, и дубовое кресло, и сидевший в нем человек исчезлив черной дыре.

Я в ужасе закричал, не в силах оторвать глаз от зияющего вполу отверстия.

«Еще одна инженерная конструкция! — воскликнулПросперо, давясь судорожным хохотом. — И поостроумнее всехпредыдущих! — Он замахал рукой, не в силах справиться с пароксизмомвеселья. — Сидел важный человек, хозяин жизни. А потом поворот рычажка,пружина высвободилась и бу-бух! Извольте провалиться в колодец».

Он сообщил мне, утирая слезы:

«Понимаешь, друг Гораций, в прошлом году я задумал углубитьподвал. Рабочие стали копать и обнаружили древний, выложенный камнем колодец.Глубоченный — чуть не в тридцать саженей. Я велел надстроить шахту, выложить еекирпичиками и довести вот сюда, до самого пола. А люк уж сверху самостоятельнопристроил. Люблю на досуге помастерить, душой от этого отдыхаю. Покойныйгосподин Гэндзи зря считал меня белоручкой — голосовой имитатор в квартиреАваддона я соорудил сам. Что же до потайного люка, то я устроил его не длядела, а для забавы. Бывало, сижу с гостем, разговариваем о всякой всячине. Он —в кресле, на почетном месте, я за столом, рычажком поигрываю. А сам думаю:«Твоя жизнь, голубь, вот в этих пальцах. Чуть поверну — и исчезнешь с лицаземли». Очень самоуважение поднимает, особенно если гость надутый и спесивый,вроде безвременно почившего японского принца. Вот уж не думал я, что от моейигрушки такая польза получится».

Я сидел в совершенном окоченении, слушал эти чудовищныеречи, и с каждым мгновением мне делалось всё страшнее. Бежать, немедленнобежать отсюда! Живым он меня не выпустит — сбросит в тот же самый колодец.

Хотел было кинуться к двери, но тут мой взгляд упал на«бульдог», оставшийся на краю стола. Пока добегу до выхода, Просперо схватит оружиеи выстрелит мне в спину.

Так, значит, нужно взять револьвер самому!

Отчаянность ситуации придала мне храбрости. Я вскочил ипотянулся за оружием, но Благовольский оказался проворней — мои пальцынаткнулись на его руку, накрывшую «бульдог». В следующий миг мы вцепились вревольвер четырьмя руками. Мелко переступая, обогнули стол — я с одной стороны,он с другой — и затоптались на месте, изображая род какого-то макаберноготанца.

Я лягнул его ногой, он меня тоже, угодив по щиколотке. Былоочень больно, но пальцев я не разжал. Рванул оружие на себя что было сил, и мыоба, не удержавшись, рухнули на пол. «Бульдог» выскользнул из наших рук,проехал по блестящему паркету, завис на краю люка. Нерешительно покачалсятуда-сюда. Я на четвереньках бросился к револьверу, но поздно: словнорешившись, он провалился внутрь.

Несколько затихающих глухих ударов. Тишина.