Естественно, речь заходила об одном из самых популярных стихотворений военной поры — «Мой ответ». Леонид Борисов писал:

«Я напомнил ему (он меня вконец разозлил) те стихи, где он собирается идти во главе своих поклонников на Берлин. Я прочёл эти строки вслух:

Друзья, но если в день убийственный Падёт последний исполин, Тогда, ваш нежный, ваш единственный, Я поведу вас на Берлин!..

— Хотели на Берлин вести людей, а сами из воинской части смываетесь, да ещё называете её помойной ямой! — обиженным, недобрым тоном заявил я Северянину. — Мне очень нравится ваш первый сборник “Громокипящий кубок”, но, простите, всё остальное мне не нравится, — я особенно не верю тому стихотворению, или, как вы говорите — поэзе, где вы собираетесь вести нас на Берлин. Когда же поведёте? По-моему, уже пора!..

Совершенно серьёзно, нисколько не обижаясь на мой критический разнос, от всего сердца Северянин ответил:

— Дайте срок. Доведу! Ещё время не настало. Я знаю, когда...»

Вероятно, не один Борисов распространял истории из солдатской биографии Северянина, что-то добавлял и он сам, склонный к сарказму и самоиронии. Так, в пересказе Ирины Одоевцевой эта история превращается в унизительный анекдот:

«— Нет, позвольте, насчёт того, что никто так уж не смел косо взглянуть, не совсем правильно. Даже очень смел, и грубых слов “принцу фиалок” пришлось немало наслушаться. Я это достоверно знаю от моего приятеля, капитана полка, в который был направлен Северянин, с хохотом рассказывавшего мне о новобранце Лотареве-Северянине, бывшем посмешищем полка. Не поддавался никакой муштровке.

Фельдфебель из сил выбивался, никак не мог заставить его не поворачиваться налево при команде направо, до хрипоты орал на него, разбивавшего весь строй: “Эй ты, деревня! Куда гнёшь опять? Сено-солому тебе, что ли, к сапогам привязать надо? А ещё образованный!” Целый месяц с ним возился безуспешно. В конце концов определили его в санитары на самую чёрную работу — по уборке и мытью полов — на другую у него способностей и смекалки не хватало. Я специально ездил к моему приятелю в полк полюбоваться на “принца фиалок” с ночной посудиной в руках. Презанимательное было зрелище, смею вас уверить!»

По-иному раскрывается история военной службы в письмах Северянина Чеботаревской от сентября—октября 1915 года.

«Милая Анастасия Николаевна, очень извиняюсь и жалею, что никак не попаду к вам, но так смертельно устаю и нервничаю, что положительно подумываю о самоубийстве. Не успею приехать домой, валюсь и засыпаю в полном изнеможении, а ночью меня терзают кошмары, и я весь в поту, просыпаюсь беспрерывно, всё ужасы меня преследуют. Умру так скоро. Бедные стихи мои! Да и вообще дела очень плохи. Лучше и говорить не буду... Грустно мне невыразимо, сердце моё измучено; Боже, за что такое наказание?!»

«Милая Анастасия Николаевна!

Узнал, что вы приехали. С удовольствием заехал бы к вам сегодня же сам, но болен и не имею права отлучиться из дома, всё время ожидая врача из полка. Поэтому очень прошу Вас и Фед[ора] Кузм[ича] непременно приехать ко мне сегодня, когда вам удобнее: буду ждать весь день. А завтра к семи утра я должен быть в казармах. И не знаю, когда там ещё увидимся».

«Новоявленный Петрарка»

Август—сентябрь 1915 года Северянин, Елена Семёнова и дочь Валерия проводят в посёлке Тойла (Эстония). Стихи этого времени вошли в сборник «Тост безответный» (1916), обращённый к Тринадцатой и потому последней. В издательстве В. В. Пашуканиса выходит первый том «Собрания поэз» Игоря Северянина — «Громокипящий кубок» в количестве 3500 экземпляров (восьмое издание). В московском книгоиздательстве «Наши дни» в конце 1915 года — пятая книга поэз Игоря Северянина «Поэзоантракт» в количестве 2200 экземпляров, а вскоре и второе издание в количестве 1980 экземпляров. Начиная с восьмого издания «Громокипящего кубка», даётся реклама издательства В. В. Пашуканиса, в частности, книги «Критика о творчестве Игоря Северянина» (1916).

Рецензент «Тоста безответного» Леонид Фортунатов констатирует в статье «Куплетист на Парнасе»:

«Изумительная продуктивность, редкая производительность, исключительная трудоспособность отличают Игоря-Северянина. Такой молодой, а уже 6-й (прописью — шестой!) том стихов преподносит читающей публике.

Вчитываешься, одну за другой перелистываешь страницы изящно изданного шестого тома. Хочется найти хоть несколько настоящих стихотворений, хоть одно бы, хоть несколько строф, рождённых подлинным вдохновением и идущих от сердца к сердцу. <...> Но как пристально ни вчитывайся, и при наилучшем, наиболее доверчивом и любовном отношении к поэту — ничего не найти на унылых страницах шестого тома Северянина».

Давая уничтожающие оценки очередной книге Северянина, улавливая свойственные поэту диссонансы, Фортунатов называет её автора то лысым и почтенным (иногда добрым) бухгалтером, то «новоявленным Петраркой наших дней». Вместо искренности видит в его стихах «похвальную откровенность», с которой поэт «рассказывает о себе всё, что возможно.

Мы узнаём даже и о том, как велик темперамент поэта и его гвардейская правоспособность:

Как солнце восходит раз (!) в сутки, Восходит в крови моей страсть...»

Так же убийственно иронично описано издание и тираж шестого тома, данные на обложке: «Бумага для этого издания изготовляется по специальному заказу. Шестого тома выпускается 6500 экземпляров: 500 нумерованных на александрийской бумаге в переплётах из парчи. 3000 в обложке работы Д. И. Митрохина и 3000 в