фотографии. Ты не видишь, что ли, что они там мутят? Чё за оцепление внутри оцепления? – задался вопросом он сам.

– Вот мне тоже интересно. Дай мне сделать парочку фоток.

– Вот так ты и лечишь – «пару фоток»… А потом начинается: суешь диктофон всем в рожи. И потом вопросы, кто впустил этого… ну ты понял.

– Змееныша. Я знаю, как меня ваши называют. Я не обижаюсь. Давай я как-нибудь со стороны войду, а ты просто отвернешься. Никто не подумает на тебя. Вон за тем деревом. – Я показал на толстое дерево в десяти шагах от нас.

– Да все уже знают, что ты тут рядом со мной стоишь. Ты думаешь, за тобой тут не следят? Ты первый, от кого надо сторожить, и ты хочешь, чтобы именно я тебя пропустил. Иди пообщайся с Андрюхой. Вон он там стоит, лес охраняет. – Сержант ткнул в другую сторону ограждения. Среди деревьев стоял скучающий в одиночестве полицейский.

– Мы с ним не знакомы. А с тобой мы почти братья.

– Вот не надо мне тут про братьев. Когда тебе что-то нужно, ты меня и в общественном сортире найдешь – вылезешь из толчка. А когда я прошу тебя упомянуть мои заслуги в каких-нибудь хороших делах, без палева, аккуратно, мол, вот такой-то полицейский из такого-то пэпээс первым прибыл на место… ну ты знаешь… Хоть одно слово написал бы, что я красавчик!

– Ты себя в зеркало видел?

– Да иди ты…

– Впусти меня сейчас, и, если что-то интересное я накопаю и это будет хорошо смотреться, ты аккуратно там появишься.

– Ты хитрожопый, все это знают. Не надо меня дурить.

Я отошел от него, чтобы обдумать дальнейшие шаги. Для этого надо было выкинуть из головы ожидавшее меня после обеда «мероприятие». Чем бы все ни закончилось, оно не имело отношения к работе. А работой был труп. А трупы давно не попадались. Я не мог его упустить. Мне нужно было хоть что-то, первая зацепка. Мужской ботинок – все, что у меня было. Я рывком вернулся в наш еще не остывший диалог:

– Ну хоть намекни, кто это?

– Вообще без понятия.

– На кого похож? Зачем там двойное кольцо? Это же мужик? Я вижу большой мужской ботинок. Толстый, худой? Лысый? Как одет?

– Без. Понятия, – сухо ответил он, поджав губы, что, по его мнению, должно было показать в высшей степени профессиональное отношение к работе.

– Политик? Бизнесмен? Звезда?

– Я сейчас позову кого-нибудь. Когда тебя скручивали в последний раз?

– В прошлом месяце.

– Пора обнулить счетчик.

– Если не впустишь, напишу о тебе что-нибудь плохое, – бросил я самую жалкую из своих карт.

– Детский сад, – покачал головой сержант. – Слушай, вон же там работают ваши – конторские. Что еще нужно? Возьмешь у них фотки или что там тебе нужно. Они берут интервью. Начальник уже ответил на вопросы.

– Я не конторский, – буркнул я и пошел к машине.

– Конечно! И зарплата у тебя с воздуха берется, – бросил он мне вслед.

Я же ответил ему, подняв средний палец, надеясь таким образом свести к ничьей нашу битву интеллектов.

Некоторое время я сидел в машине, поглядывая на ребят с этажа ниже – «конторских». Те расшагивали по «съемочной площадке» как хотели, прекрасно зная, что где-то там за ограждением страдает один не самый покладистый журналист. Гордость не позволяла мне позвонить кому-нибудь из них и хотя бы узнать имя жертвы, да и вряд ли кто-нибудь сказал бы. А может, и они не знали… «Ты же знаешь, пока команды сверху не будет…»

«Ты едешь?» – пришла эсэмэска от жены.

– Да чтоб тебя… – выругался я на самого себя. Забыл про утренник. Опять.

«Еду».

Мы жили в новостройке-девятиэтажке, откуда открывался вид на море. Из минусов – ветер, который даже при закрытых окнах умудрялся создавать сквозняк со специфичным свистом, а входную дверь приходилось закрывать с усилием, будто закрываешь двери бункера. Когда мы с Асией подписывали документы о разводе, я вспоминал этот сквозняк, точнее ощущение этого потока воздуха через пустое пространство, через коридор. Водя шариковой ручкой по документам, я напоминал себе, что там пусто. Внутри нас обоих пусто. Сквозняк. Этих слов мне хватило для финальных усилий в графе «Подпись».

В очередной раз я услышал этот свист, когда Асия открыла мне дверь. Она взглянула на меня привычным взглядом – по чуть-чуть обиды, показного холода и разочарования. В последнее время я видел его часто – когда говорил, что останусь на работе на ночь, когда уезжал в срочную командировку, когда возвращался домой в надежде просто прилечь на диван и не делать ничего… Если раньше этот взгляд вызывал во мне бурю эмоций, то в последний год все изменилось. Я просто с ним смирился, но еще важнее было то, что я смирился с собой. Я есть я. И близко не идеал семейной жизни, не самый ответственный, не самый терпеливый, не самый внимательный, да и с детьми у меня перестало получаться. Раньше я мог часами играть со спиногрызами наших родственников, но со временем потерял эту связь с малышней. Со своим ребенком. Как сказала бы Асия, «ты потерял связь со всем миром. Только ты, твоя камера и компьютер». И скорее всего, она была бы права.

– Семь пятьдесят пять, – сразу сказала она.

– Да, – устало ответил я и вошел.

Она некоторое время просто смотрела на меня.

– Что?

– Ты сказал, что проснешься заранее.

– Я проснулся заранее. Позвонил шеф… отправил меня… – начал было я объяснять, но она просто ушла в гостиную.

Я продолжал несколько секунд смотреть на то место, где она только что стояла, думая о том, что, наверное, я поступил бы так же. Потом пошел в ванную. Умылся. Раздался детский смех, и в ванную ворвался Булат – такой же лопоухий, как я. В остальном он был в мать. Так говорили все, кто видел его впервые.

– Папа! Папа! – завопил он.

Я схватил его и, насколько позволяла наша ванная, закрутил. Мы вышли в коридор, Асия уже стояла у двери.

– Я отвезу сама. Такси внизу.