застучали по столу почти одновременно. Мы держались на одной скорости.

В школе я был чемпионом по этой шалости, оставлявшей на партах точки чернил, а на пальцах в случае промаха иногда и кровавую ранку. Легко побеждая противников, я мысленно представлял, что делаю это ножом, что девочки охают при виде скорости, которую я набираю. Это был редкий случай, когда такой хиляк, как я, мог хоть чем-то выделиться в классе, полном спортсменов. Однажды, набравшись смелости, я взял из дома маленький нож для масла, пошел на занятия и, остановившись во дворе школы, решил отрепетировать свое выступление. Уселся в беседке, где обычно собиралась школьная шпана, в карманах которой наш физрук периодически находил не очень умело скрученные косяки, положил руку на скамейку и принялся за дело. Постепенно я ускорялся, диву даваясь, насколько круто у меня получается. В руке блестел настоящий нож. Моя скорость достигла предела, и я смог несколько секунд ее удерживать, пока нож не пробил мягкие ткани безымянного пальца. Я завопил, скорее от ужаса, чем от боли, хотя и боль довольно быстро подала сигналы в мозг. Кожа и мясо болтались в воздухе, а кровь брызгала во все стороны, пока я неконтролируемо махал рукой. Я до сих пор убежден, что видел в тот день свою собственную кость. Мой поступок закончился четырьмя швами и по сей день не совсем исправно работающим безымянным пальцем левой руки, благо я правша и благо безымянный палец для человека самый бесполезный (может, потому он и безымянный).

Шрам после того дня до сих пор красовался у меня на пальце, но он и в сравнение не шел с десятками похожих шрамов на обеих руках Гасана.

В нашем соревновании я довольно быстро начал сдавать позиции, а потом, ткнув кончиком ручки в большой палец, вскрикнул. Признав поражение, я улыбнулся. Но Гасану было плевать на мою неудачу. Он неистово лупил кончиком ножа по столу. Возможно, впервые он делал это перед восторженными зрителями. Его глаза не моргали, а выражение лица было холодным и жестоким. Я бы даже сказал, убийственно жестоким.

Пораженный его умением управляться с ножом, я тихо сказал самому себе:

– Ты их убил…

Этих слов хватило, чтобы взгляд Гасана изменился, а рука замерла. Он посмотрел на меня. В такой момент в книгах пишут: «Маски были сброшены». Теперь уже вполне осознанно я добавил:

– Это ты…

– Не я, – возмутился он, смотря поочередно то на меня, то на руку с ножом, все еще упертым меж его пальцев в стол. – Это не я!

– Ты! – крикнул я, не понимая, что на меня нашло, но в тот момент я был в этом уверен.

Никто на моей памяти, ни один мясник не управлялся с ножом так виртуозно. Я сразу нашел этому объяснение: с таким отклонением, с таким количеством свободного времени ножи вполне могли стать смыслом его жизни, именно такой человек и мог быть владельцем комнаты, полной самых разных ножей. Именно такого человека отец мог обучить наносить удары, четко зная, какими будут последствия. И теперь я был уверен, что именно он был способен нанести десятки ударов Хабибу, и так быстро, что тот не успел ничем ответить.

– Ее убил дада! – заорал он так, что вены на его шее готовы были лопнуть. – Это дада! – Заостренный металл взметнулся в воздух и оставил борозду на рукаве моей куртки.

Я почувствовал жжение в плече и схватился за него другой рукой. Следующим движением, ровно по прямой, Гасан направил нож мне в грудь, но в последний момент стол ударился ему в ноги, и он повалился на пол. Заур со всей дури еще раз ударил по столу ногой так, чтобы тот опрокинулся прямо на Гасана, а затем вспрыгнул на стол, пытаясь удержать своим весом убийцу внизу. Гасан на полу орал как сумасшедший, размахивая ножом, и умудрился порезать Зауру ногу. Следователь зашипел, но тут подлетел Ахмад и ударом ноги выбил оружие из рук Гасана. Нож ударился об стену, словно им выстрелили из ружья. Гасан вскрикнул, но причинить кому-либо вред он больше не мог. Ахмад прижал коленом его руку и скрутил ее. Я помню, как в тот момент подумал, что, вероятно, этот начальник полиции в молодости был крутым милиционером, раз в таком возрасте так ловко все это проделал. Гасан запыхтел. Со всех сторон навалились сотрудники, Заур, хромая, слез со стола и плюхнулся на пол. На Гасана надели наручники. Его лицо, наполовину серое от пыли, наполовину налитое кровью, судорожно поворачивалось во все стороны, и я вспомнил, что ощутил эту силу жилистых мышц вчера, когда он схватил меня за плечо и завел в дом.

Тяжело дыша, Заур просто указал сотрудникам на выход в коридор, и те увели преступника.

– По… пока… покажи… – пропыхтел он, указывая на руку, которую я держал. – Пока… жи.

Я не понял, что ему нужно, и, в очередной раз замерев, как олень, смотрел на него. Подошел Ахмад, медленно разжал мне правую руку, которой я сжимал куртку и рану где-то под ней. Я почувствовал влагу на рукаве моей теперь уже липкой кофты. Ахмад аккуратно потянул рукав вверх. Я попытался посмотреть на рану, но он скомандовал, чтобы я продолжал смотреть вперед. Как послушный пес, я выполнил команду и почувствовал, что он чем-то туго обматывает мне руку.

– Сейчас приедет скорая, ничего страшного, несколько швов, и будешь как новый, – сказал спокойно Ахмад, а потом бросил типичную для людей его возраста шутку: – До свадьбы заживет, да?

– Да, – ответил я.

– Как, Заур? – Он мотнул головой, указывая на ногу следователя. Видна была лишь аккуратная прорезь в брюках в районе щиколотки, будто кто-то серьезно промахнулся ножницами.

– Хуйня, – прошипел Заур в своем стиле, посмотрел на мою руку и сказал: – Говорил же, такие, как ты, долго не живут, – и рассмеялся, и закашлялся одновременно.

– Ты хоть по утрам вставай бегать, – прокомментировал его тяжелое дыхание Ахмад.

– Очень вовремя, – ответил Заур, слабо улыбнувшись.

Ахмад, помотав головой, тоже усмехнулся, а мой мозг продолжал загружать все произошедшее. Лишь спустя несколько дней Заур сказал, что я сидел с такой улыбкой, «как будто окончательно ебнулся головой. Я даже подумал, что придется тебя сдать куда-нибудь».

В коридоре послышались