Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Сергей Николаевич не сказал мне, кто это такой. Но я знаю, как его зовут и где он живет. Но он скоро уедет. Сегодня. — Софья Георгиевна посмотрела на часы: — В девять вечера.
Резник смотрел на нее, он знал, что нужно молчать, если он задаст хоть один вопрос, женщина испугается, сразу замкнется, а кто знает, что творится в ее дремучей душе.
— Он жил в пансионате в Коробицыно, Сергей Николаевич звонил ему с домашнего телефона. Наверное, сейчас его уже там нет.
— Нет, — эхом отозвался Резник, подыгрывая Софье Георгиевне.
Ему очень хотелось узнать, о чем все-таки думает эта женщина, и в какой-то миг он понял, что никогда и ни при каких обстоятельствах он не узнает, что творится в женской загадочной душе. Там полный бедлам.
— Мне вернут диадему? — шепотом спросила Софья Георгиевна, беря влажной рукой холодную ладонь капитана.
«Тьфу ты, черт, она думает о том, как бы ей вернуть обратно драгоценность», — Резник, скрывая брезгливость, мягко пожал руку Софье Георгиевне и сказал, слегка картавя:
— Софья Георгиевна, надо надеяться на благоприятный исход дела, в крайнем случае вы всегда можете обратиться в суд.
— Спасибо, — благодарно прошептала хозяйка, не отнимая руки, нежно сжала Славину ладонь. — Спасибо. Сергей Николаевич оставил меня у разбитого корыта, вот, — она обвела рукой некий круг, чем избавила Резника от ласковых пожатий.
Круг означал гораздо больше, чем богатая гостиная, отделанная в смелом авангардистском стиле. Он обозначал конец благополучию, крах богатству и унылое одиночество впереди.
— Софья Георгиевна, спасибо за помощь. — Резник жестом поднял мужчин из кресел с мягкой синей обивкой, они легко поднялись, испытывая видимое облегчение, что избавились от гостеприимного, но вдруг осиротевшего очага.
Все трое молча вышли из квартиры, молча спустились по нарядной лестнице и так же молча сели в машину. Мужчины не опустились до обсуждения благосостояния бывшего гаишника. Они упорно молчали, отдавая дань всем смертным и усопшим.
* * *
Мужчины тесным кружком сидели возле стола Юмашевой. Она, срывая голос, отдавала распоряжения по телефону, стискивая трубку узкими нервными пальцами.
— В Пулково стоят посты, на Московском вокзале посты, остался Ладожский, мой самый любимый вокзал. Резник, ты куда поедешь? — спросила она, бросив трубку.
— На Ладожский. — Он громко рассмеялся, не скрывая иронии.
Юмашева подозрительно посмотрела на него и густо покраснела. «Знает он, что ли, о моем романе с Андреем, да не может быть», — она пригладила короткие волосы, но от волнения растрепала прическу, и превратилась в юного Гавроша.
— Майор, вы куда? — обратилась она к контрразведчику, отмахнувшись от подозрительных мыслей и Резника.
— В Пулково, разумеется. Не поедет же Карпов поездом.
Майор встал, поправил пояс плаща. «А плащик-то от Кардена, — Гюзель внимательно рассмотрела одежду майора, — и шарфик оттуда же, отлично упакован майор, отлично, абсолютно не похож на серого чиновника, шикарный мужчина».
— Петр Яковлевич, а вы? С нами? Или на Московский? — Юмашева перевела взгляд на Ждановича. Он пожал плечами и неуверенно посмотрел на контрразведчика.
«Ему хочется поехать вместе с нами, но он поедет с майором. Можно погадать, куда он направится? Как на ромашке. Если с нами, тогда я наберу номер Андрея, если с майором, тогда звонить не буду до конца операции».
— Я в Пулково, — Жданович вздохнул, показывая, что победил здравый смысл, все-таки он следователь. — Карпов в опасной ситуации может выбрать только воздушный путь.
— Зря, Петр Яковлевич, зря — цитирую бывшего мента Лесина. Преступник не робот, не автомат, не компьютер. Ему легче затеряться в толпе железнодорожных пассажиров. При проверке документов он легко может откупиться, а в аэропорту ему не удастся спрыгнуть с хвоста. Как знаете, Петр Яковлевич, как знаете. Я вас не уговариваю.
Она наслаждалась великолепным зрелищем, Жданович, осознавший, что теряет прекрасную возможность проявить сыскные способности, уже не мог пойти на попятную, ему неловко было перед майором. Он потоптался у стола, теребя папки с делами, затем нехотя поплелся следом за ним. Контрразведчик, окинув прощальным взглядом кабинет, на мгновение задержался на портрете президента, будто мысленно разговаривал с ним. С многозначительным видом майор поправил пояс плаща, и стремительно вышел из кабинета, так ни с кем и не попрощавшись. Когда за мужчинами закрылась дверь, Юмашева спросила Резника, ехидно улыбаясь:
— Слава, может, поедешь вместе с мужчинами?
— Мать, не могу бросить тебя, ты ведь без меня пропадешь.
— Эт-точно, пропаду, как пить дать — пропаду. Поехали? — она вопросительно взглянула на Резника, затем на портрет президента. «Чем я хуже майора-контррразведчика, тоже буду разговаривать с портретом перед выходом на задержание опасного преступника. Ритуал у нас такой».
— Все взяла, ничего не забыла? — Резник посмотрел на Юмашеву, вдруг забыла что.
— Пистолет, наручники на месте, а бронежилет не люблю, тяжелый, грудь давит, бегать мешает, дышать. Жить мешает. Что для работы нужно? Воля к победе! Идем, мой молодой друг, — она обхватила Резника за плечи, и они так и вышли, минуя дежурную часть.
— Слава, наружка пока не нашла жену Карпова. И Коваленко не нашла. Они вместе, мое сердце-вещун подсказывает мне, что на вокзале нас ждет группа. Мне кажется, это мое последнее задержание? Группа — это не один Карпов, это уже серьезно.
— Сплюнь, — посоветовал Резник. — И никогда не каркай перед работой. Перед серьезной работой. Поехали!
— По коням!
Она закрыла глаза, вспоминая Московский вокзал, романтическую встречу с Андреем, его неповторимый запах, взгляд серых глаз исподлобья, нежные прикосновения ласковых рук, и еще что-то неосязаемое, неощутимое, без цвета и запаха, но что навеки объединяет двух незнакомых прежде людей. Даже если они проживут свои жизни вдалеке друг от друга.
— Почему ты решила ехать на Ладожский? — спросил Резник, и она открыла глаза.
— На Ладожском легче всего затеряться среди толпы. Карпов может быть только там, ошибка исключена, нас подстрахуют в Пулково и на других вокзалах. На всех отправных точках поставлены посты, всем работникам розданы приметы, установочные данные, предупреждены кассиры, диспетчеры, охранники. Так что, если интуиция подведет меня, другие выведут на правильный след. К тому же я ни разу не была на Ладожском вокзале. Слава, не мешай мне думать.
— О чем ты думаешь? О чем думает женщина вообще?
— О любви, о вечной и прекрасной любви, лишенной земной грязи и быта. Уверяю, что каждая женщина день и ночь думает только о любви. — Гюзель тихо засмеялась.
— А как же тряпки, шмотки, имущество, деньги, и прочая ботва? — Резник даже повернулся в ее сторону, словно не верил ей.
— А они и думают о любви через призму всего того, что ты перечислил. Имущество,
