— Ты останешься здесь, пока мы его не найдем, — он повернулся к ней, и Наташа испугалась. Она вспомнила предчувствие беды, осевшем на ее сердце там, на трассе, когда она смотрела в спину уходившему вдаль сутулому гаишнику, страдавшему врожденным плоскостопием. — Будешь сидеть здесь, о Валерке мы позаботимся.

— Не трогайте его, — сказала она чужим непривычным голосом, словно вместо нее говорил кто-то другой, не мужчина, и не женщина, а нечто среднее, бесполое.

— Не тронем. — Виктор Дмитриевич носком остроносой туфли поддел окурок, тот высоко взлетел и упал возле Наташи. — Если найдем Женю. Если не найдем… — он многозначительно замолчал, выдерживая паузу, — если не найдем, у нас не будет другого выхода, сама понимаешь…

Карпова уткнулась лицом в согнутые колени и зарыдала. Но сейчас она плакала иначе, она плакала от безысходности, от горя, от нежданной беды, пришедшей в самый расцвет житейских дел, когда казалось, что расцвет будет длиться долго, вечно, и даже смерть не страшна. Смерти вообще не будет, потому что смерть не любит удачливых и беспечных людей и не приходит к ним, обходя любимчиков судьбы за версту.

* * *

Юмашева сцепила пальцы в жесткий узел. Она смотрела на Виктора Ефимовича и думала: «А что будет, если я не дождусь Резника с прокурорской санкцией в зубах, и на свой страх и риск задержу этого самовлюбленного и надутого барина? Опомнись, милая, — сказала она себе мысленно, — разве за самовлюбленность и надутость задерживают? Разве за эти два качества закон разрешает лишать свободы даже на короткое время? В уголовном кодексе есть статья 301-я “Незаконное задержание, заключение под стражу или содержание под стражей” и наказывается подобное деяние ограничением свободы сроком до трех лет это по части первой, а по третьей части аж до восьми лет, начиная от трех, ужас! А ты уверена в виновности Виктора Ефимовича? — спросила она себя и себе же ответила: — Уверена, как уверена в том, что я — Юмашева».

Она сидела в кресле и молча наблюдала за суетливыми действиями Лесина. Он крутился по кабинету, заглядывал в окна, отдергивая шторы-маркизы и постукивая нервными пальцами по столу, спинкам стульев, подоконникам.

«Он крутится, как уж на сковороде, вертится, мечется и молчит, будто пришел к хорошей знакомой, и она должна поддержать его в трудную минуту. Неужели он чувствует, что ему пришел конец? Кажется, все животные чувствуют свою гибель, тоскуют перед концом, правда, у пчел дело обстоит несколько иначе, у них пчела-матка поет, собираясь уничтожить соперницу, а соперница как раз ничего и не ощущает. Ни опасности, ни страха. Где же Слава? Застрял в пробке? Провалился сквозь землю? Позвонить невозможно, а время течет незаметно, как песок, тонкой струйкой, заставляя Лесина крутиться волчком в предчувствии скорого конца. Что же мне делать? Надо сообщить в Главк, ведь речь идет о крупной организации, занимающейся мошенничеством в крупных размерах в отношении российских граждан, значит, за дело должны взяться спецслужбы, но как передать сигнал? Лесин не должен знать об этом, — думала она, глядя на Виктора Ефимовича, на его передвижения, напоминающие бег по кругу. — Надо незаметно сообщить дежурному, чтобы он срочно связался с фээсбэшниками, вызвал их в отдел. Но как это сделать? Как?».

Жесткий комок пальцев распался, на миг ослабев от размагниченной воли, Юмашева искоса взглянула на Лесина и тут же решительно нажала носком ботинка на кнопку под столом.

* * *

В кабинете Ждановича безутешно плакала красивая женщина. Трое мужчин без особых успехов пытались ее успокоить. Они топтались возле плачущей, неумело предлагая свои услуги, один стоял со стаканом воды, второй держал в руке какие-то плоские таблетки, третий положил ладонь женщине на спину, словно этим жестом хотел защитить ее от житейских невзгод.

— Вера Георгиевна, успокойтесь, пожалуйста. — Резник посмотрел на часы. «Кажется, женской истерике не будет конца», — подумал он, наблюдая, как стрелки часов неумолимо попрыгивают по циферблату.

— Ой, вы знаете, Вадим Анатольевич Прошкин меня тоже все успокаивал. Даже уговорил уехать на время. И вот, видите, к чему я приехала? — Вера Георгиевна вопросительно посмотрела на мужчин, и слезы набухли крупными каплями, заблестели на ее веках, готовые скатиться по круглым, ровным щекам.

— За дела вашего мужа должен кто-то отвечать, он же не был невинным ягненком. — Резник втолковывал простые истины, как ему казалось, но Вера Георгиевна нервно спихнула ладонь коренастого мужчины со своей спины и закричала, даже завизжала, не скрывая клокочущих эмоций.

— Не надо мне читать мораль. Ваша работа найти убийцу, а не плодить новые преступления. Вы знаете, что мою квартиру обокрали? А ведь ключи были только у Прошкина. Я ему поверила, оставила ключи, мне в голову не могло прийти, что квартиру ограбят.

— Что украли? — спросил Резник. Он вспомнил разорванные, измятые фотографии, документы, вещи, разбросанные по всей квартире.

— Украли самое ценное, украли диадему, маленькую копию той самой, известной. Эту копию изготовили в лучшей ювелирной мастерской Петербурга. Она досталась мне по наследству, мой дедушка был красным комиссаром. — Вера Георгиевна зарделась от смущения.

— Понятно, — сказал зачем-то Резник, хотя он уже ничего не понимал, двое мужчин со стаканом воды и таблетками в руках тоже ничего не понимали.

— Что вам понятно? — с вызовом спросила Вера Георгиевна. — Диадема была лишь искусной копией знаменитой диадемы Романовых-Пушкиных. Эта вещь — произведение искусства. Ей цены нет.

— В диадеме 82 бриллианта и 70 рубинов, ее изготовили по заказу великого князя Михаила Михайловича, и он преподнес эту диадему в подарок Софье Меренберг — внучке Пушкина. Скоро эту диадему покажут всем желающим на выставке. А копия откуда взялась? — спросил у женщины Жданович.

— Это уменьшенная копия, но количество драгоценных камней совпадает, — тихо сказала Вера Георгиевна. — Мы не знаем, откуда она в нашей семье, дедушка умел хранить тайны, но мне она досталась в полном соответствии с завещанием. И теперь ее нет в нашей семье, — она опять приготовилась плакать, уже прижала платочек к носу и совершенно по-детски зашмыгала, но Резник пощелкал пальцами и отвел руку Веры Георгиевны от маленького аккуратного носика.

— А я знаю, где она, — сказал совершенно не к месту Жданович. Все замолчали и уставились на него, пытаясь вникнуть в смысл слов, все уже поняли, что сказал Петр Яковлевич, но еще не осмыслили до конца. Потому что поверить в смысл сказанного было невозможно. — Я ее недавно в руках держал. И вообще она у меня в сейфе лежит. Показать?

Все трое онемели, рассматривая Ждановича, не в состоянии усвоить смысл слов, кажется,