вроде нас с тобой, дать подобного рода статью, чтобы мы не зарывались, не шли в нужном направлении, дескать, все равно все останется на своих постаментах. Не топчите ножки, ребята, не суетитесь. — Он присоединился к Юмашевой и они вместе ходили по кабинету, мрачные, сосредоточенные, надеясь найти в долгом пути что-нибудь подходящее для новой версии.

— Ладно. Все понятно, хоть ничего и не понятно. Надо ждать Кучинскую. Может, поехать за ней? Поедешь? А то, не дай бог, они и ее замочат. Поедешь?

— Йес, босс! — козырнул Резник. — Хоть на край света.

— Вот и хорошо. Иди, собирайся, оформляй командировку.

— А куда? — он уже взялся за ручку двери, вопросительно уставившись на Юмашеву.

— У Ждановича спросишь, он только что звонил. Я бы и сама съездила, но меня не отпустят, да и твое это дело, по командировкам ездить. Слава?

— Что? — спросил он из-за двери.

— Будь осторожен. Когда вернешься вместе с Кучинской, сразу позвони, я обязательно встречу.

Она нажала кнопку селектора и тихо сказала, прижимая палец к правому виску:

— Саша, надо съездить в изолятор к Ильину, допроси его еще раз, ну, там, покрути пальцами, что ли, ты же умеешь. Проясни один вопрос, помнишь, какой вопрос? Помнишь? Вот и хорошо, удачи тебе!

«Опять проблемы, новые идеи, версии, допросы, объяснения. Просвета не видно, — она тоскливо посмотрела на закрытую дверь, — надо научиться ждать, а я никогда не умела ждать, терпения у меня не хватало, вот и извожу себя тоской и отчаянием. Все будет хорошо, и киллера найдем, и Андрей позвонит, и взыскание с меня снимут, и даже медаль дадут, прикрепят ее на грудь, и она станет моим ожерельем». В этом месте Юмашева густо покраснела и потерла пальцами виски, мигрень все-таки не проходила. Работать надо по совести, а не за награды, и она вновь принялась изучать фотографии, достала из сейфа снимок, выпрошенный на время у Валерки Карпова, и долго рассматривала, сличая, подносила к свету, ставила к лампе, затем сняла телефонную трубку и набрала номер.

— Слава, ты никуда не едешь. Беги сюда. Есть новость. Хорошая или плохая, пока не знаю.

Она долго всматривалась в снимки, закрывая глаза, открывая, словно боялась, что изображения исчезнут и на снимках окажется глянцевое пятно вместо лиц. На фотографиях был заснят в разное время один и тот же человек — Карпов Евгений Владимирович, родной сын назойливой старушки — Карповой Анны Семеновны, отец Валерки, муж Натальи Леонидовны.

«Почему мы до сих пор не отработали эту версию? Какую? — вслух спросила себя Юмашева. — Какую версию? Пришла настырная бабка в отдел милиции с заявлением, долго убеждала, что сын ее жив, нормальный человек разве может в это поверить? Нет, не может нормальный человек поверить, — сама себе ответила Гюзель, — бабку было жалко, согласна, а версии никакой не было, пока не наткнулась взглядом на эти снимки. Сходство можно обнаружить только при внимательном рассмотрении. Значит, Кучинский был знаком с Карповым, они вместе отдыхали, загорали, работали. Если они вместе работали, почему Лесин ничего не сказал? Потому что его никто об этом не спрашивал. Лесина допросить — раз, Коваленко допросить — два, Ждановича отправить за вдовой Кучинского — три. Без этих мероприятий мы никогда не найдем того, кто расстрелял капиталиста Кучинского. Пока я не выполню эти три пункта, личная жизнь для меня не существует и точка».

Она стукнула кулаком по столу и вздрогнула. Стук громом прогремел в кабинете, отдаваясь гулким эхом в стенах. «С таким же громом взорвали “мерседес”, вот это у меня удар», — рассмеялась Юмашева и посмотрела в зеркало, на нее смотрела бодрая и молодая женщина, с живыми глазами, без тени мигрени и сомнений на лице. Резник вошел без стука, не скрывая недовольства.

— Мать, что случилось?

— Славочка, мой дорогой, я тут нашла нечто, что в корне меняет наши планы. За Кучинской пусть едет Жданович, это его работа. А мы займемся своим делом, иди же сюда, не стой у двери, как сирота казанская.

Резник взял обе фотографии и долго смотрел на них, ничего не понимая, а Юмашева молчала, не зная с чего начать. Они еще долго переглядывались, словно встретились в первый раз с подобным фактом в своей практике.

* * *

Наташа вышла к машине и долго возилась с замком, ключ никак не хотел входить в промерзшее отверстие. «Ну и погода, то оттепель, то заморозки», — подумала Карпова, открыв, наконец, дверцу. Она удобно устроилась на сиденье и посмотрела на себя в зеркало, прежде чем повернуть ключ зажигания. Наташа еще не знала, куда поедет. Никакого определенного плана у нее не было, да и не могло быть, она не любила планировать события. Пусть жизнь поворачивается так, как ей нужно, вплоть до благополучного стечения обстоятельств. Кстати, никогда не ошибалась, ее ожидания оказывались не напрасными. Вот и сегодня, проводив Валерку в школу, она решила проехаться по городу, надеясь, что за рулем в голову придут свежие идеи. «Наташка просто фонтанирует идеями», — говорили о ней все знакомые. И впрямь, идеи рождались в ее красивой головке неожиданные и экстравагантные. Но сегодня особый день, сегодня исполнился месяц, как Наташа похоронила мужа, причем похоронила честь по чести, даже памятник ему поставила, гранитный, дорогой, не памятник, а настоящий скульптурный шедевр. Друзья и знакомые еще не видели памятник, и сегодня она должна представить им произведение искусства, воплощенное в гранитном камне на Серафимовском кладбище. Скульптор, давно бедствующий, влачивший жалкое существование на нищенское пособие от какого-то культурного фонда был ее старинным приятелем, и он с удовольствием взялся воплотить в куске гранита образ бывшего супруга Наташи. И его старания оказались венцом творчества, скульптора подгоняли нищета и жажда творчества, разумеется, голод оказался действенным стимулом, и памятник изумил зрителей своей утонченностью и классическими пропорциями, он сумел соединить несоединимое, классику и авангард в одном произведении, что редко удается даже великим художникам. Наташа гордилась памятником, словно она собственными руками изваяла искусным резцом образ героя-мученика из гранитного камня. И неважно, что герой-мученик в жизни слыл за мрачного ипохондрика, друзья не любили его, знакомые избегали, и терпели «героя» только из-за того, что рядом с ним всегда цвела рябиновой улыбкой красавица жена. На кладбище должны были собраться близкие друзья Наташи, у Евгения и друзей-то никогда не было, Наташа усмехнулась, одна мамаша сумасшедшая у него, да сын Валерка, правда, под большим вопросом, чей это сын, до сих пор Наташа сомневалась в отцовстве, лишь иногда ей казалось, что Валерка сын своего отца. Часто ей мерещились в сыне совсем другие черты, полузабытые, далекие, но